Рассказы - Стаут Рекс - Страница 67

Орхидея

Примем как постулат, что каждому человеку в жизни уготовано свое место; в этом случае лейтенант-коммандер Бринсли Рид, Военно-морской флот США, своему месту соответствовал как нельзя лучше.

Он был третьим в выпуске Аннаполиса. К тому времени у него уже были две полновесные полоски, он уверенно лидировал в трех учениях и еще до того, как продвинулся до середины служебной лестницы, стал известен в качестве лучшего палубного офицера в Северной Атлантике.

Четыре разных капитана рады были бы воспользоваться его услугами, когда ему присвоили очередное звание. Но лейтенант-коммандер Рид, имевший собственные представления о правилах корабельной дисциплины и достаточно везучий для того, чтобы подобрать нужный ключик к нужной двери в бюро в Вашингтоне, разочаровал их всех, получив под свое командование канонерное судно «Елена».

В последующие два года каждый, кому посчастливилось быть переведенным с «Елены» на любой другой борт, торжественно клялся в том, что «Елена» была сумасшедшим домом.

— У старика совсем крыша поехала, — говорили они. — Инспекция сумок и гамаков и боевые тревоги дважды в неделю. Борт оставляешь три раза в месяц.

Для матроса это десять дней на борту. Недоволен? Даже не думай! Это твой дом!

Все указывало на то, что лейтенант-коммандер Рид был одним из тех, кто олицетворяет собой более чем странное словосочетание «офицер и джентльмен».

Одно время он веровал в Библию, но давным-давно уже ее заменила «Голубая книга», официально известная как «Морской устав, 1914».

На третью зиму его командования участвовавшую в ежегодной огневой подготовке и маневрах в Гуантанамо «Елену» направили в Сан-Хуан на смену «Честеру», который должен был возвращаться в сухой док в Нью-Йорке.

Лейтенант-коммандер Рид был весьма доволен таким обстоятельством по двум причинам: во-первых, это избавляло его от вынужденного продолжительного подчинения флагману; во-вторых, ему представлялся случай навестить старого друга детства, которого он не видел уже многие годы и который владел теперь табачными плантациями в Пуэрто-Рико. В Сан-Хуане «Елена» уже стояла прошлой весной, но лейтенант-коммандер тогда еще не знал, что его друг живет на острове.

В конце концов, этот визит оказался полным разочарованием. Я не стану утверждать, что лейтенант-коммандер Рид утратил все социальные инстинкты, но факт остается фактом: за усилиями в совершенствовании себя в качестве военной машины он совершенно забыл о том, как быть человеком. Он нашел своего приятеля полным болваном, а тот его — невыносимым.

Два дня они притворялись, что пытаются развлечь друг друга. На третье утро лейтенант-коммандер попросил бывшего товарища не обращать внимания на его присутствие и следовать своим собственным настроениям; гость же будет сам заниматься собой.

— Очень хорошо, — согласился тот, — тогда я прокачусь до северного кордона; повозка идет как раз сегодня. Ты не присоединишься ко мне?

Лейтенант-коммандер отказался и провел тоскливейший день, болтаясь в гамаке между двух гигантских кедров, потягивая свежий ананасовый сок и читая древние номера популярных журналов. Вечером он объявил о своем намерении вернуться в Сан-Хуан на следующее же утро.

— Но ты же собирался погостить неделю, — вяло запротестовал хозяин. — Да и отдых пошел бы тебе на пользу. Здесь, конечно, не так много развлечений, но я буду рад, если ты останешься. К чему спешка?

— Оставим твою вежливость, — ответил лейтенант-коммандер, тупо уставившись на друга. — В этом нет ничего хорошего, Дик, — мы слишком разные. У нас все теперь по-своему — и я хочу вернуться на борт.

Соответственно этому решению в четыре часа следующего дня (отбытие было отложено на несколько часов из-за полуденного зноя) лейтенант-коммандер взобрался на своего маленького пони, который за шесть часов донес его из Сан-Хуана в Сьеррогордо, и, помахав на прощание хозяину, отправился в сорокамильное путешествие через горы, холмы и долины к морю.

Свернув на белую фургонную дорогу, ведущую в Сан-Лоренцо, лейтенант-коммандер испытал приятное облегчение.

Он полностью понимал себя. Суровый, неистово любящий власть, признающий единственную норму морали и поведения и вполне счастливый собственными полномочиями, а также возможностью применять их, он был абсолютно не способен дышать никаким иным воздухом, кроме как воздухом своей каюты. Пока пони нес седока вперед, мимо чудесных голубых утесов и бесчисленных бурных потоков южного склона Сьерра-де-Луквильо, разум Рида находился за тридцать миль оттуда, на палубах «Елены».

Жизнь на борту представала перед ним до мельчайших подробностей: гордо развевающийся кормовой флаг, возвращение рулевого Морана, неутешительное состояние складов, выявленное во время воскресной инспекции.

Подолгу останавливаясь на каждом из этих пунктов, он смаковал их и жаждал повсюду навести порядок — в соответствии с уставом.

В Кагуасе, когда он остановился напиться прохладной воды и передохнуть несколько минут, ему посоветовали отложить продолжение путешествия.

— Это опасно, сеньор, — говорил владелец маленького магазинчика. — Взгляните!

И он указал на северо-восток, где над мрачным, сизым хребтом медленно ползла на запад черная туча, похожая на великана, шагающего по вершинам.

— Ну и что с того?

— Это предвещает шторм, сеньор; вы промокнете. А перебираться через горы, да еще ночью…

Лейтенант-коммандер жестом прервал его, уселся на пони и отправился дальше.

Почти на середине перевала, в двух милях от деревушки Рио, шторм разыгрался над ним в полную силу.

Все началось с мелкой мороси; лейтенант-коммандеру пришлось потратить некоторое время, чтобы сойти на землю, отвязать от седла пончо и надеть его.

Но не проехал он и ста ярдов, как дождь превратился в настоящий ливень, в ту же минуту быстро надвигающаяся тьма как одеялом покрыла узкую тропинку, и путешественнику пришлось теперь вслепую бороться с водяной стеной в непроницаемой черноте тропической ночи.

Вскоре Рид оставил безуспешные попытки направлять своего пони; все его силы уходили только на то, чтобы, обхватив животное за шею, держаться в седле.