Шпионские игры царя Бориса - Асе Ирена - Страница 14

Москва поражала приезжих своим размахом: широкие улицы, усадьбы горожан с большими садами, каменные церкви с золотыми куполами…

Думный дьяк Казанского дворца Афанасий Иванович Власьев бывал за границей и мог сравнить усадьбы московских горожан с узкими улочками западных городов, где окна некоторых домов никогда не видели солнца. С точки зрения западных дипломатов двор простого московского плотника или уличного торговца был роскошью, доступной разве что королям, в крайнем случае, герцогам. Ведь в этом доме было невиданное для центра западных городов диво – сад. С тенистыми деревьями, кустами сладкой малины, пением птиц на деревьях. А что уж говорить о разместившейся в саду баньке! На Западе не только не имели такой роскоши у себя дома, но и не стремились иметь. Начальник Афанасия Ивановича по дипломатической линии, думный дьяк Посольского приказа Василий Яковлевич Щелкалов однажды разъяснил Власьеву нелюбовь католиков к баням. Трудоголик и книгочей Василий Щелкалов прочел в старинной книге, будто некогда в Древнем Риме был блуд великий, а язычники – и мужчины, и дамы замужние, и девы невинные – вместе мылись в огромных банях, термами именуемых. И был там разврат. (Афанасий Иванович при этих словах шефа подумал: «Странные какие-то были римские язычники. В банях нормальные люди моются, а грешить удобнее в опочивальне».) Христианская церковь блуд римских язычников осудила. А непопулярными, в результате, стали и сами бани.

С последним Афанасий Власьев должен был согласиться. Будучи в столице Священной Римской империи германской нации, он поразился красоте местных знатных дам. И талии осиные (не то, что у московских толстушек!) и грудь наполовину обнажена, и для лица румян не жалеют, и драгоценностями щедро себя украшают… А раскованны-то, глазками стреляют, будто и не замужем. А уж шутки их пришельцу из скромной Руси казались просто предложением предаться греху. Но вот запах от большинства этих прекрасных австриячек шел такой, что Афанасий Власьев, несмотря на длительное воздержание, случившееся из-за долгого пути, твердо решил хранить верность супруге. Хоть и снилась ему потом одна кокетливая графиня несколько ночей подряд…

Знал думный дьяк и цену, которую платили москвичи за такую роскошь, как собственный двор. На Западе сначала строили город, затем обносили его крепостной стеной. На Руси все было наоборот: строили Кремль, а вокруг – деревянные домишки. При приближении врага горожане брали все ценное, и спешили под защиту стен Кремля, а их домишки и бани временно становились добычей агрессоров. Афанасий Иванович помнил, как во времена его детства, в царствование Ивана Грозного, крымский хан Девлет-Гирей, воспользовавшись тем, что русская армия была занята Ливонской войной, прорвался к Москве и сжег деревянный город. Москвичи, впрочем, сильно скорбели о погибших, и не очень горько – о потерянной недвижимости: древесина была в то время очень дешева, и за три рубля запросто можно было купить разборный деревянный дом, причем продавец за эту сумму еще и собирал строение в указанном месте…

Так москвичи жили в постоянной опасности до начала правления царя Бориса. Собственно, править Борис начал еще в царствование сына Ивана Грозного, Федора Иоанновича. Тот, человек болезненный и богобоязненный, сам переложил государственные дела на брата своей жены Ирины (в девичестве Годуновой) и целыми днями предавался молитвам. Борис же приучал москвичей к каменному строительству, а чтобы враг не разорял каменных палат, тряхнул государственной мошной и построил вокруг Москвы огромную крепость – Белый город, а потом и гигантский земляной вал. Теперь, прорвавшиеся в 1591 году к Москве ордынцы хана Кази-Гирея, лишь издали взирали на мощные укрепления, не решившись даже приблизиться к ним, и ушли в свои степи, что называется, несолоно хлебавши.

Афанасий Иванович, отправившись в Кремль, пошел пешком, не взяв с собой оружия: с оружием входить в Кремль просто не дозволялось, да и мороки с тем, куда деть коня было бы немало, а от дома думного дьяка до Кремля было недалеко. Вид Афанасий Иванович без оружия имел совсем негрозный, но горделиво шел по деревянному тротуару, а мастеровые и торговцы торопливо уступали ему дорогу: одни узнавали думного дьяка, другие просто видели, сколь богат наряд важного господина.

Афанасий Власьев вышел на Торговую площадь. Некогда торг находился внутри Кремля, но деревянные лавки и будочки нередко горели. Пожары так надоели царю и великому князю Ивану III, что он за сто лет до описываемых событий велел убрать торг из Кремля. И появилась у Кремля площадь, которую в народе поначалу прозвали Пожаром, а затем все же стали именовать Торговой.

И вот теперь на большой площади перед Афанасием Власьевым предстал главный торг страны. Чего здесь только не было! В огромном каменном здании для торговли имелись ряды: Белильный (для любителей косметики), Мыльный, Шапошный, Голенищный и даже Подошвенный. А как звучали названия «перекрестков» между торговыми рядами, к примеру, Жемчужный перекресток!

В рядах всем торговцам места, конечно же не хватало, и они занимали почти всю площадь палатками, лавками, многие обходились простыми лотками. «А ведь похорошела площадь при царе Борисе, – подумал Афанасий Иванович. – Столь красива, что, быть может, сыновья и внуки наши за красоту станут звать ее Красной».

Впрочем, Кремль был уже близко, и Власьев, отбросив посторонние мысли вновь задумался, из-за чего Царь Всея Руси мог вызвать его к себе? Очевидно, что из-за дел иноземных. Поясним: ведомственные взаимоотношения на Руси со времен Ивана Грозного были весьма запутанны. И сам Афанасий Иванович хоть и числился думным дьяком Казанского приказа, но в Казанском дворце работы имел немного, а будучи опытным дипломатом, больше работал по линии другого приказа – Посольского.

Была среда, день постный, и царь, как добрый христианин, не ел ни мясных, ни рыбных, ни молочных блюд. Потому на завтрак ему подали лишь пирог с капустой, соленые огурчики, заморские орехи двух сортов, курагу, блины с малиновым вареньем на сладкое, да малиновый же квас. Не съев и половины блюд, царь Борис омыл после трапезы руки водой из серебряного рукомойника и к удивлению прислуживавшего ему стольника, направился обратно в опочивальню. Идя по коридору, порадовался, что даже во дворце слышен шум от строительных работ. Ведь именно по его воле в Москве строили все новые каменные здания. На сей раз рядом с царским дворцом в Кремле строилась каменная колокольня высоты невиданной – почти 40 саженей. Назвали ее колокольней Ивана Великого, так как надстраивали ее к церкви Иоанна.

День Государь Всея Руси решил начать напутственной беседой с Афанасием Власьевым, которого он отправлял послом к самому титулованному монарху Европы – императору Рудольфу II, номинальному владыке всей Германии. Афонька Власьев был холопом верным, от него можно было и не скрывать свою слабость. Поэтому тяжелобольной царь и принял его в опочивальне, лежа на постели. Пояснив, куда надлежит отправляться боярину, с горечью пошутил:

– Не считай, что царя с утра с ног водка сбила. Другой недуг к постели тянет.

Афанасий Иванович тактично перевел разговор с такой щекотливой темы, как царево здоровье, на иную:

– Да, великое зло – водка! Читал я недавно сочинение Михаила Литвина о нравах в Западной Руси. Так он пишет, будто всего чаще в городах литовских встречаются мануфактуры, на которых выделываются из жита водка и пиво. Эти напитки литвины берут с собой даже на войну, ибо не могут уже без них жить, а, ежели случится во время войны пить простую воду, так гибнут в судорогах. Как мудро ты сделал, Государь, что решил закрыть кабаки!

Хоть и не любил Борис Годунов лести, а тут улыбнулся, обрадованный, что нашелся еще один союзник в его непримиримой борьбе с пьянством. Развивать тему все же не стал, заговорил о другом:

– Да, много странного творится в Литве. В Полоцке печатают лютеранские книги, уже не только самый влиятельный человек в Литве князь Радзивилл, но и русич, князь Пронский, перешел в лютеранство. И это природный Рюрикович! А вот сын князя Курбского, бежавшего в Литву от царя Ивана Васильевича, – католик.