Шпионские игры царя Бориса - Асе Ирена - Страница 62

В Вильно слуга Афанасия Ивановича прибыл весь продрогший и очень усталый. При встрече думный дьяк поинтересовался:

– Что с тобой?! Измучен ты, словно год в пути находился.

Сказать правду Божан Иванов не мог, потому отделался объяснением:

– Спешил… Думал срочно.

– А оказалось, всё не так. Короля в Вильно нет, он на войне. Придется ждать…

– Ждать, не догонять, не страшно.

– Да, город здесь не такой, как Пльзень. Потом сам поймешь. Пошли к столу!

Ох, как хотелось французу наконец поесть. Но он помнил: с голодухи много кушать нельзя. Глаза разбегались: куриный бульон, вареная курятина, жирный карп, на сладкое – булка с изюмом, свежие яблоки. Посольство питалось так, словно на Литву не надвигался голод, и только Бог да думный дьяк Власьев знали, сколько это стоило российской казне.

– Ты ешь, ешь, – уговаривал Власьев француза. – Грибочков вот возьми, чудесные боровики. Федор на местном торгу купил. Не люблю пить, но тебе после такого путешествия и рюмку хлебного вина выпить не грех.

Бедняга Божан Иванов прекрасно знал, что такое русское хлебное вино – напиток, куда более крепкий и опасный, чем любое из вин его родины. Француз просто запаниковал: пить такое на голодный желудок! Робко сказал:

– Можно, я лучше грибочков?

– Вот это правильно, я и сам пить не люблю. Ты погоди о встрече с Тимофеем, да о битве и войне докладывать, скажи, сначала, как добирался.

Француз состроил умильное выражение:

– Боярин, не прогневайся!

– Ну, что ты еще учудил?

– Нацепил себе перо на шляпу и стал выдавать себя за французского дворянина де Божана.

– И зачем? А вдруг кто не поверил бы?

– Да, если б я представился слугой, тогда бы не поверили! Зачем такого дорого жеребца мне дали, одежду господскую, денег много?! Так никто, кроме дворян да купцов, не путешествует. Но купец без телег с товарами не ездит, значит – шевалье де Божан.

– Подожди. Что еще за шевалье?

– Да это по-французски шляхтич означает. Дворянин.

Афанасий Иванович задумался. А ведь во всем прав Божан. Но строго спросил его:

– Небось, дворянином стал, чтобы легче было девкам юбки задирать?

– Да ни с одной девкой в путешествии близок не был, Богом клянусь! Верен я остался Анисье.

Последнюю фразу Божан произнес с некоторым сожалением, чего, впрочем, не заметил даже опытный дипломат Афанасий Иванович. Быть может, потому, что думал уже о другом.

– Значит, в пути представлялся дворянином? А если кто из тех, кого ты встречал в пути, вдруг увидит тебя слугой? Да растрезвонит, что ты самозванец, да выпороть как следует потребует кнутом! Так, чтоб либо дух из тела вон, либо месяц сидеть не мог!

Божан растерялся:

– Так что ж теперь делать? Молодой я, глупый еще, наверное. Совсем о том не подумал.

– Я вижу только один выход, – серьезным тоном продолжил Власьев.

– Какой? – оживился молодой человек, услышав, что выход все-таки есть.

– Вернемся в Москву, брошусь в ноги великому Государю, чтобы возвел тебя во дворяне и тем спас твою непоротую задницу, – с улыбкой произнес Власьев.

У француза захватило дух. Он, сын колбасника, станет дворянином! Вот Анисья обрадуется! Да она его на руках на радостях от Вильно до Москвы нести будет готова. Аниська ведь нежная и мягкая, но сильная. Русские женщины – это вам не француженки. В тот момент Московия казалась сыну марсельского ремесленника самой прекрасной страной на свете!

– А то, что услышал о битве при Кокенгаузене успеешь еще мне рассказать, – заметил Власьев и продолжил. – Времени у нас много. Видно, придется нам долго в Вильно пожить… Приходил тут ко мне вчера один шляхтич от польского канцлера, говорил: «Король при войске в Ливонии и надо бы вам ехать к нему». А наш второй посол боярин Салтыков-Морозов в ответ сказанул: «Мы этого и слушать не хотим, Великий Государь послал нас к королю в Польшу или в Великое княжество литовское, а в Ливонию нам хаживать не велел. А нам против царского приказа ничего сделать нельзя».

И вот что я тебе, Божан, расскажу. После слов боярина Салтыкова-Морозова этот шляхтич помрачнел и пояснил, что нам придется долго ждать. И даже добавил, мол, мы и так поспешили приехать, понимать же были должны, что король занят. Тогда боярин Салтыков-Морозов рассердился и молвил в ответ: «Таких бы непригожих и гордых слов паны вперед к нам не приказывали, нынешнее перемирие короне Польской и Великому княжеству Литовскому больше нашего надобно, потому, что у вас многие недруги и войны частые, да у вас же хлебный недород, а у великого государя нашего Божиею милостию и его государским счастьем недорода никакого нет».

– Гордые, значит, паны стали, – заметил Божан Иванов. – Знамо дело, с чего возгордились – шведские полки, как орешки щелкают…

– Чувствую, не терпится тебе о сем рассказать. Слушаю со вниманием!

Доклад француза думному дьяку Власьеву был подробным и обстоятельным, к рассказу Тимофея Выходца он добавил всё, что видел и слышал в дороге. Афанасий Иванович подумал про себя: «Поехал в империю за женихом для Ксении, жениха не привез, зато клад в Пльзене нашел. Ай да Божан!»

Закончив доклад, Божан Иванов робко сказал:

– Боярин, дозволь спросить.

– Да спрашивай, чего таким робким вдруг стал?

– А в Ливонию нам потому нельзя ехать, дабы не было это признанием, что она польская?

– Верно понял. А значит, будем короля ждать в Вильно, сколько понадобится, – хоть год…

На следующий день Афанасий Иванович вместе с Божаном пошел прогуляться по Вильно. Город был небольшим, несравнимым с Ригой, но посмотреть было на что. Красивая башня на высоком холме, рядом – замок с мощными укреплениями, величественный костел Святой Анны, комплекс зданий университета и академии иезуитов… Чувствовалось, что в городе чтут христианство: монастырь тринитариев находился, к примеру, у Ратушной площади… А вот на Ратушной площади царило уныние. Продавцов на торгу было немного, продовольствие стоило столько, что Божан удивился.

– Придется нам затянуть пояса потуже, – с тревогой сказал думный дьяк Власьев.

– Я могу багеты печь и колбасы на всех делать, – предложил неунывающий Божан Иванов…

5 января 1602 года (по новому стилю), когда в Москве готовились к Рождеству, в Вильно наконец-то начались переговоры. Московские послы требовали в договоре о перемирии титуловать царя полным титулом: «Божией милостью Государь Царь и Великий Князь Борис Фёдорович всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский, Великий Князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных. Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Лифляндский, Удорский, Обдорский, Кондийский, и Обладатель всея Сибирская земли и великие реки Оби и Северные страны Победитель, и Государь Иверские земли Грузинских Царей и Кабардинские земли Черкасских и Горских Князей и иных многих Государств Государь и обладатель».

В то же время москвичи категорически отказывались титуловать Сигизмунда королем Швеции. Скандинав на польском троне вспылил и предложил прервать переговоры…

Вечером суровый и печальный канцлер (он же коронный гетман) Ян Замойский явился во дворец и, укоризненно глядя на Его Величество, с идеальной вежливостью отчитал короля, как мальчишку:

– Вам известно, Ваше Величество, что в Молдову и Валахию вторглись орды крымских татар, они наказывают наших сторонников за непослушание Турции, убивая мужчин и уводя в свои гаремы христианских женщин?!

– И что же?

– Вам известно, Ваше Величество, что в руках шведов осталась не только вся Эстляндия, но и часть Лифляндии с городом Дерптом?!

– И что же?

– Вам известно, что половина армии князя Радзивилла разбежалась из-за невыплаты жалованья?!

– Пусть воюет теми силами, какие есть.

– Вам известно, что надвигается страшный голод, а значит, денег для армии не будет и впредь?!