Карнавал обреченных - Бирюк Людмила Д. - Страница 16

16

* * *

Бакланов уже начал тревожиться из-за упорного молчания великого князя. Не решаясь заговорить первым, он ерзал и покашливал, бросая на Николая Павловича робкие взгляды, но тот словно ничего не видел вокруг. Только когда они уже подъезжали к Царскому Селу, Николай вдруг соизволил обратиться к своему адъютанту.

– Что-то подсказывает мне, что не случайно судьба столкнула меня с ним.

Бакланов не понял, кого имел в виду великий князь, Репнина или Печерского, но ответил не задумываясь:

– Ваше высочество! Будьте покойны за свою судьбу: она в ваших руках!

Николай невольно посмотрел на руки. На правой не было перчатки.

* * *

Возле Синего моста, на набережной Мойки, в доме номер 72, размещалась Российско-американская торговая компания, где в должности управляющего канцелярией служил отставной подпоручик Кондратий Рылеев. Это был известный поэт и правдолюбец. Свои произведения он печатал в журнале «Полярная звезда», который сам же издавал вместе с другом, штабс-капитаном лейб-гвардии драгунского полка Александром Бестужевым-Марлинским, автором исторических повестей.

Рылеев жил с семьей в том же доме, этажом выше, в небольшой квартирке, вечно набитой гостями по вечерам. Что тянуло туда блестящих петербургских офицеров – ветеранов войны 12-го года и совсем молодых, безусых прапорщиков, только начинающих свою военную карьеру? В квартире Рылеева не подавались на стол изысканные яства, не лилось рекой шампанское, не звучали модные тенора и сопрано, даже цыган ни разу не было слышно. Ели мало и только простую пищу – ржаной хлеб, картошку да квашеную капусту. Пили еще меньше, в основном – чай или квас. Зато много говорили, и не только о поэзии…

* * *

– Да поймите же, Кондратий Федорович! – досадливо обронил полковник с аскетически худощавым лицом, стараясь сдерживать невольно вскипавшее в нем раздражение. – Поймите, что вы собираетесь воплотить свои идеи путем пролития крови своих соотечественников!

Кондратий Рылеев, хрупкий молодой человек с нежным лицом, обычно уступчивый и мягкий в общении с друзьями, становился неколебим, когда дело касалось его убеждений. Но сейчас он, казалось, отчаялся переубедить своего собеседника и только с досадой махнул рукой.

– Я мог бы поспорить с вами, князь, но это бесполезно. Кроме того, моя позиция вам и так ясна.

– Вот именно – ваша!

– Это наша общая позиция, – запальчиво возразил усатый офицер с черной повязкой на лбу. – И кто бы что ни говорил, Кондратий прав! Прав в самом главном! Ну а если надо умереть… Что ж, мы готовы и на это!

Выйдя на середину комнаты, он поднял руку и прочитал с воодушевлением:

Повсюду вопли, стоны, крики,Везде огонь иль дым густой…

– Браво, браво! – закричали все.

Только полковник с лицом аскета, видимо старший в этой компании по возрасту и по званию, не разделял всеобщего восторга:

– Я тоже люблю стихи Рылеева. Однако считаю, что «дело», исполнение которого требует пролития крови, не «прочно», а безнравственно.

– Нет, господин Трубецкой! – воскликнул Бестужев-Марлинский. – Тысячу раз нет. Нравственно всё то, что служит революции. А безнравственно то, что ей мешает. Таково мнение лучших людей России, друзей свободы!

– Они сами себя так назвали?

– Вам угодно иронизировать? Попомните мои слова… Наши идеалы станут достоянием нации. Ради них мы готовы пожертвовать жизнью! К нам присоединятся сотни офицеров, вся армия перейдет на нашу сторону!

– В таком случае революция – коллективное преступление. Да это и не революция, а террор! И вы хотите пропагандировать среди солдат весь этот ужас?

– Ужас… – повторил Рылеев, и его нежное лицо вдруг стало печальным. – Может быть, вы правы. Но еще хуже – массовая покорность перед насилием. Неужели, князь, вам не по душе идеалы свободы?

– Полно! Тогда зачем же я здесь? Я разделяю ваши устремления и, так же как и вы, готов умереть за Отечество. Мне не раз пришлось доказывать это на войне. Но нужно отличать истинную храбрость от политического безрассудства. Самодержавие объединяет наше государство, а революция приведет к смуте и в конечном счете его ослабит. Вы знаете, господа, что происходит со слабыми странами? На них нападают и завоевывают!

Тут вдруг раздался голос неряшливо одетого офицера с оттопыренной нижней губой.

– Чем прозябать во тьме, быть может, лучше покориться цивилизованной стране, которая даст нашему народу просвещение и свободу?

Трубецкой усмехнулся.

– Бог с вами, Каховский! Вы можете назвать хоть одного крепостного мужика, которого Наполеон освободил от рабства?

Каховский промолчал.

– Ну вот и я тоже, – Трубецкой улыбнулся, отчего его суровое худощавое лицо с аскетическими чертами просветлело.

– Тогда что вы предлагаете?

– Работать! Кропотливо, ежедневно формировать общественное мнение. Все русское общество – дворянство, духовенство и третье сословие – должно понять и согласиться с тем, что России нужна свобода. Просветительская деятельность нелегка, что и говорить. Но кому, как не нам, нести эту ношу? Когда все придут к единому мнению, рабство в России падет без всякого террора с нашей стороны.

Все долго молчали, обдумывая его слова.

– А царь? – спросил, наконец, Рылеев. – Он тоже должен поддержать нас?

– В первую очередь! Разве помазанник Божий не печется более всех о благе страны, вверенной ему Господом?

– Он печется только о собственном благе! – насмешливо бросил Каховский. – Вот вы всё твердите, что время проведения революции где-то в далеком будущем. А разве нельзя самим ускорить этот день? Император может погибнуть намного раньше. Помните, что предлагал Мишель Лунин еще в 1817 году? Государь часто пренебрегает охраной, демонстрируя свою личную храбрость. Отряду решительных мужей с черными масками на лицах не составит труда расправиться с ним где-нибудь на безлюдном участке Царскосельской дороги.

Все замолчали, переглянувшись.

– Глупая идея! – решительно возразил Трубецкой. – На престол сядет Константин, только и всего.

– Не такая уж и глупая… – задумчиво отозвался Рылеев. – У нас в запасе будет несколько дней междуцарствия. За это время можно многое натворить!

* * *

Однажды на светском рауте Милорадович сказал:

– Как видно, Бакланов не справился с высокими обязанностями адъютанта государя, и теперь его поставили гувернером августейшего недоросля.

Слова генерал-губернатора передали царю. Александр добродушно усмехнулся и заметил, что, возможно, Бакланов теперь начнет сочинять стихи и давать Николаю уроки русской словесности. Все рассмеялись. В семье великого князя уже имелся один домашний учитель-поэт – Василий Андреевич Жуковский, который обучал русскому языку супругу Николая, немецкую принцессу Фредерику Шарлотту, а также был воспитателем малолетнего Александра.

Государева шутка была подхвачена и передана Николаю Павловичу. В тот же вечер великий князь вызвал адъютанта в свою резиденцию, Аничков дворец. В ответ на приветствие офицера Николай раздраженно махнул рукой:

– Итак, Бакланов, я – недоросль, нуждающийся в опеке, а вы скоро станете стихоплетом.

– Ваше высочество… Не придавайте значения шутке. Государь нежно любит вас. Мало ли что сорвется с языка…

– Обиднее всего, что я ничем не могу ответить брату на постоянные унижения. Да, я не цесаревич… но это не повод держать меня на положении изгоя!

Почувствовав в тоне великого князя горькие нотки, Бакланов приблизился к Николаю и прошептал:

– Ваше высочество… Напрасно вы так думаете. Между вами и престолом стоит всего лишь один человек…

Великий князь невольно вздрогнул.

В кабинете воцарилось долгое молчание. Потом Николай усадил Бакланова возле себя и, наклонившись, уставил на него холодный взгляд.