Северная звезда - Недозор Татьяна - Страница 19

– В чем дело, леди? – К ним подошел маленький, широкоплечий человек лет под сорок, с добродушным лицом и окладистой бородой.

По тому, как вытянулся суперкарго при его приближении, Мария поняла, что это капитан, и не удержалась, чтобы не улыбнуться ему самой очаровательной улыбкой, на какую только была способна.

– Что здесь происходит, Рэнглер?

– Ничего, сэр. Я только объясняю этой леди, мисс Воронофф, что она не может занять отдельную каюту. Что вы дали распоряжение.

– Я дал распоряжение? Не припомню…

– Сэр, я заплатила за отдельную каюту и имею на нее право. – Мария изобразила самую милую улыбку. – Пожалуйста, я буду вам так благодарна…

Она заметила, что капитан дрогнул.

– Ну, хорошо, мэм. Я думаю, отдельную каюту можно будет устроить, раз уж вы просите. Позаботься об этом, Рэнглер.

– Есть, сэр.

– И проследи, чтобы багаж перенесли в каюту тотчас.

– Есть, сэр.

– Мы еще увидимся, мисс Воронофф. Меня зовут Икабод Уотлер. Капитан Икабод Уотлер. Икабод – это древнее библейское имя. Я мормон, но у меня одна жена. Пока…

Мария снова улыбнулась.

Она шла за матросом по палубе, обходя мужчин, которые сидели компаниями по пять – десять человек на палубе, прямо на голых досках, и провожали ее долгими любопытными взглядами. Они будут спать под открытым небом, а у нее есть отдельная каюта. Ей вдруг сделалось неловко. Интересно, капитан и в самом деле забыл о собственном приказе или суперкарго выдумал его на ходу, чтобы продать её каюту еще кому-то, а денежки прикарманить?

Каюта, которая ей досталась, была небольшая, но чистенькая, даже на ее требовательный взгляд. Койка и боковой диванчик, привинченный к стене шкафчик с бордюром, чтобы при сильной качке вещи не падали на пол. Маленькая раковина с краном холодной и горячей воды и кувшином для умывания. Из иллюминатора в медном переплете были видны серые волны Тихого океана. Если проплыть девять тысяч верст, то окажешься у российского берега.

Внезапно горькая тоски по дому охватила Марию, и она смахнула с ресниц одинокую слезинку. Сколько еще пройдет времени, прежде чем она снова увидит Санкт-Петербург, дом, тетю Христину! Один Бог знает! Она впервые за недели пути почувствовала сомнение в успехе своей затеи.

Потом зычный бас скомандовал: «Отдать швартовы!» – и «Онтарио» отвалил от пирса. Она прислонилась к дрожащей от качки и работы паровых машин переборке каюты и услышала, как над самой ее головой заскрипело, глухо раздались чьи-то крики, торопливые шаги и протестующее, жалобное блеяние овцы.

Закрыла глаза и стала восстанавливать в памяти лицо Дмитрия. Полные губы и волевой подбородок. Серые мечтательные глаза…

Снова заскрипели бимсы.

…Она постаралась расслабиться и немного отдохнуть. Любимые черты растаяли, и Мария погрузилась в беспокойный сон.

Проснулась далеко за полдень, переоделась, поправила прическу и оглядела себя в маленькое зеркальце, извлеченное из несессера. Она все еще была бледна, но уже не выглядела такой потерянной. Затем выбралась на палубу и постаралась узнать, где тут можно поесть. Столовая оказалась тесноватой, тем более что посреди неё стоял солидных размеров стол, относительно чистый. Скудный дневной свет проникал через овальные иллюминаторы и большой застекленный люк в потолке. Матрос объяснил, что, поскольку народу много, обед будет подаваться в несколько приемов и она будет столоваться вместе с остальными женщинами, а те, у кого нет билетов в каюты, есть будут прямо на палубе.

Русская путешественница стояла у борта и лениво наблюдала, как из красной трубы выбиваются клубы остро пахнущего угольного дыма, когда к ней подошел Икабод Уотлер.

– Ну, как вам понравилась каюта?

– Очень хорошая, благодарю!

Он улыбнулся, очевидно, польщенный.

Мария кивнула, не зная, о чем говорить.

– Знаете, что мы делаем со всеми этими стойлами и загонами для скота, когда прибываем в Дайю? Пускаем их на доски и продаем. В последний раз это стоило триста долларов за тысячу футов.

Капитан Уотлер хихикнул и уставился на грудь Марии. Потом отвернулся и добавил:

– Не знаю, заметили вы или нет, но мы построили два гальюна для тех, кто поедет на палубе. Из них мы тоже наделаем досок. Так что кому-нибудь достанется на редкость ароматный штабель дров!

Мария знала, что такое гальюн, и поморщилась:

– Не уверена, капитан, что это самая удачная тема для разговора с дамой.

– Ах, прошу прощения. Я не хотел задеть ваших тонких чувств.

Она резко обернулась. Ну, конечно, капитан не считает ее леди. Она путешествует одна, без сопровождения мужчины, и направляется при этом, бог знает куда…

Капитан слегка подтолкнул ее вперед и сказал:

– Вам пора идти обедать, мисс Воронофф. Дам кормят в первую очередь.

Обед в обществе корабельных «дам» оставил неизгладимое воспоминание в памяти девушки. Запах скотного двора совсем не чувствовался. Или Мария к нему привыкла, или ветер дул в другую сторону, но он был бы благоуханием по сравнению с тем тяжелым духом, которым был насыщен воздух столовой. Аромат пережаренного мяса и подгорелого сала, квашеной капусты и дрянного кофе смешивался с запахом духов, немытого тела и помянутого капитаном Икабодом сортира. Женщины, не отрываясь от еды, любезничали со стюардами или болтали друг с другом. Среди них были совсем молоденькие девочки и не юные уже женщины со следами бурно прожитой жизни. И явные потаскушки, и на вид вполне порядочные, хотя и в том и в другом случае внешность могла быть обманчива. Некоторые – в темных юбках и шелковых кофточках, другие – в безвкусных ярких платьях и шляпках с перьями и цветами. Одной из них, как казалось, было не больше пятнадцати.

Упитанная дама с разноцветием страусовых перьев на голове тоже была здесь, она тыкала вилкой в направлении стюарда и о чем-то шепталась со своей соседкой и смеялась. Соседка Маши, высокая, худощавая женщина лет сильно за тридцать, в сером мешковатом платье, неприязненно кривилась, глядя на толстуху, а потом взяла девушку за локоть и тихо сказала:

– Как вам это нравится? Что за времена – порядочная женщина, отправляясь в путешествие, вынуждена находиться в обществе проституток. Вы ведь не из их компании? – она подозрительно посмотрела на Марию.

– Я? Нет! Я, Мэри… Кроу, еду на прииски к своему жениху.

– Понятно. Я думаю, что нам, порядочным женщинам, следует держаться вместе. Нас мало, а их вон сколько. Меня зовут Епифания, Епифания Никитишна Гурко, я тоже еду к своему мужу, в Сэркл.

– Вы русская?!

Переходя на родной язык, Мария порадовалась – есть тут и их земляки.

Но госпожа Епифания лишь досадливо поморщилась. Похоже, встреча с соотечественницей её не умилила.

– Да, мы – бывшие российские подданные, – сообщила она. – Мы странники, кои ищут свой Ханаан, ибо на родине оказались не ко двору, поскольку хотя и не чинили никому зла и не бунтовали против власти императора всероссийского, но наша вера вызывала ярость у погрязшей во грехе церкви…

И, уловив недоуменный взгляд Марии, уточнила:

– Вы, барышня, слышали что-нибудь о молоканах?

«Что-нибудь» Мария и в самом деле слышала – разговоры о судебных процессах над «сектантами» и сетования тех её подруг, что увлекались либеральными идеями насчет гонений на добрых и невинных верующих.

Пока Епифания говорила, Маша оглядывалась вокруг. Женщины, которые были в столовой, даже внешне делились на два разряда. Одни были одеты в неброские дорожные костюмы и держались скромно, а другие были разодеты в яркие, кричащие наряды. Они беспрестанно хихикали и шептались друг с другом. Внимание Вороновой снова привлекла хохочущая толстуха. Епифания толкнула Марию под локоть и сказала:

– Видите? Это Жаклин Дорсет, как она про себя говорит – вдова полковника из Небраски. На самом деле она хозяйка борделя, «мадам». Везет своих блудниц в северные дома разврата.

Маша с еще большим любопытством посмотрела на толстуху:

– А не скажешь… Такого приличного вида… И очень искренне смеется.