Семья Звонаревых - Степанов Александр Николаевич - Страница 28

Блохин с интересом прислушивался к разговорам, которые велись среди солдат. Его умные глаза-щелочки прятались под нависшими бровями, обветренные губы кривила злобная усмешка. Уж кто-кто, а он знал, что за житье на чужбине, в плену. «Немец даром хлебом кормить не будет. Все жилы вытянет… Пятьдесят тысяч человек, ружья, пулемёты, пушки — целая армия. И с этими силами не выдюжить? Сдаться в плен? А всё почему? Кто виноват? Солдаты? Нет! Виновники налицо — двадцать генералов. Все в крестах, в орденах. На парадах они ходили героями, а как пришлось туго, так они и запросили пардону, кишка оказалась тонка. Вот и Лежнёв вчера ругался. Молодой ещё парень, а разбирается. „Лучше бы, — говорит, — этих генеральчиков до войны всех перестрелять“. Дождуться и остальные своего часа — переведём, как гнилую падаль. Навязались нам на шею!».

Блохин понимал, что материал, который он собрал, ценен, интересен и очень важен. Он знал: отправь его в Питер, здорово пригодиться Ивану Герасимовичу. Но с переходами и походами последних дней трудно было связаться со своими людьми.

Очень надеялся он на сегодняшний день. Вчера Звонарёв получил письмо от Варвары Васильевны. Она, между прочим, сообщала, что в Остроленке расположился походный лазарет и он, Блохин, сможет навестить там их старую знакомую Блюмфельд. Наконец-то он получит весточку от друзей, советы, а может и ещё кое-что. И сам передаст письмо. Он подробно описал всё, что слышал и видел собственными глазами. Товарищ Клава из этого материала составит замечательную листовку.

Поджидая Васю Зуева, с которым они должны были отправиться в госпиталь, Блохин почистился, надёжнее запрятал письмо.

В госпитале, который помещался в местной больнице, Блохин без труда разыскал врача Блюмфельд. Она вышла к ним из перевязочной, маленькая, худенькая, в белом халате и косынке. Её близорукие, чёрные навыкате глаза устало прищурились. Она молча пожала руку Блохину. Добрая улыбка сразу изменила её уставшее некрасивое лицо, сделала его удивительно милым и молодым.

— Вас, Вася, невозможно узнать! — сказала Блюмфельд, пожимая руку Зуеву, с удивлением его разглядывая. — Этакий молодец вымахал! Чтобы Вам не было скучно, я приготовила Вам сюрприз. Сейчас увидите кое-кого из старых артурских друзей. Аннушка, — обратилась она к проходившей мимо санитарке, — позовите сестру Акинфиеву. Скажите, что её ждут в приёмном покое. Да, да, Надя Акинфиева, Вы угадали. Ну вот, я же знала, что Вы обрадуетесь. Потолкуйте с ней, а я тем временем уведу Филиппа Ивановича к себе. У нас, к сожалению, очень мало времени и очень много дел.

В штабе армии Борейко вручили пакет от полковника Кочаровского: в связи с предстоящей переброской на другой участок фронта срочно доукомплектовать личный состав батареи. Пополнить запасы фуража и продовольствия. Борейко сокрушённо вздохнул: его вновь ждали бои с интендантами, писарями, всяким штабным мелким начальством. Признаться, такие сражения для него были куда неприятнее, чем штыковая схватка с врагом.

Но делать было нечего. Приказ есть приказ. Прихватив с собой Звонарёва, Борейко отправился на сборный пункт, куда прибывали маршевые роты. В списках маршевой роты ему в глаза бросилась знакомая смешная фамилия — Заяц, к тому же этот солдат был из запасных квантунской артиллерии.

«Что за чёрт! — подумал Борейко. — Ужели это наш Зайчик с Утёса? Не может быть, чтобы у Зайца были однофамильцы».

Прибывшие солдаты маршевой роты были собраны на дворе.

— Здорово, герои! — подошёл к ним Борейко. — Вы и есть 117-я маршевая рота? Где Ваш командир?

— Так точно, мы и есть 117-я маршевая. Командир у нас прапорщик Полукотов, вон в холодке сидит, чаем прохлаждается, — показали солдаты.

Борейко послал Звонарёва к Полукотову с просьбой выделить нужных ему солдат.

Прапорщик срывающимся голосом стал вызывать солдат по списку. В строю не оказалось только Зайца.

— Сбежал-таки! Два раза по дороге убегал, но его ловили и возвращали в маршевую роту, — уныло проговорил Полукотов.

Борейко пошёл к этапному коменданту заявить о побеге Зайца, когда неожиданно перед ним выросла щуплая фигурка и, вытянувшись по-строевому, отрапортовала:

— Канонир Заяц в Ваше распоряжение прибыл.

— Где это ты, курицын сын, пропадал, что тебя пришлось разыскивать? Набросился штабс-капитан на солдата.

— Я, вашбродие, думал, что опять попаду к какому-нибудь прапору из мордобойцев. Они забили вконец! Потому и бегал. А как увидел Вас, со всех ног бросился. С Вами готов в огонь и воду, куда прикажете, — ответил Заяц.

— Чем же ты, Зайчик, занимался все эти годы? — поинтересовался Борейко.

— Был антрепренёром, — с чувством собственного достоинства ответил солдат.

— То есть как — антрепренёром? Директором, что ли, театра? переспросил Борейко.

— Так точно, Ваше благородие. Вы не смейтесь. Моя бедная старая мама тоже сначала смеялась. «Что с тебя взять, — говорила мама, — ты бедный, слабый еврей. Куда ты лезешь в театр? Шил бы лучше хорошие сапоги, как наш сосед Ицик. Над ним никто не смеётся. Ему за работу платят хорошие гроши». А мама у меня умная женщина, она не желала своему единственному сыну несчастья. Я её не послушал и она оказалась права — надо мной все смеялись. Но люблю, когда люди смеются, — что с них взять, если им весело? Набрал я в Свенцянах хороших парней и девчат и начал представлять. Поначалу и разгоняли нас и даже однажды побили в полицейском участке. Но потом как-то стало легче — видно, махнули на нас рукой.

— Почему же ты не носишь свой крест, которым тебя наградили в Артуре? — спросил Звонарёв.

— Отобрали его у меня, как только я пришёл к уездному воинскому начальнику.

— Под суд, что ли, попал? Без суда крест отобрать нельзя.

— Какие там суды! Увидел воинский начальник на мне крест и как заорёт: как ты смел, такой-растакой, на себя Георгиевский крест нацепить? Я ему докладываю: вашбродие, так, мол, и так, награждён в Артуре за свои подвиги против японцев. А он: «Того не может быть, чтобы ты подвиг мог совершить! Есть у тебя бумаги на крест?». Я ему показал приказ генерала Белого о моём награждении, подписанный самим Стесселем. Так начальник не поверил, забрал крест и бумаги, говорит, на проверку. Только я их и видел. Так я и остался без креста, — печально закончил свой рассказ Заяц.

— Не горюй, Зайчик! Найдём тебе крест! Мы тебя в обиду не дадим, сказал Звонарёв, прикалывая Зайцу георгиевскую ленточку, взятую у Блохина.

На батарее их дожидались вернувшиеся из госпиталя Блохин и Вася, раскрасневшийся, с блестящими, взволнованными глазами.

— Где же Вы запропастились? — накинулся Вася на вошедших в небольшую комнату, где квартировал Борейко. — Дядя Серёжа, Вы не можете себе представить, кого я видел сейчас.

— Нет, друг мой, — пробасил Борейко. — Удивлять Вас будем мы. Ну-ка, Зайчик, два шага вперёд. Прошу любить и жаловать — Заяц с Электрического Утёса, отчаянный герой и самый находчивый человек на свете.

Блохин разинул рот от удивления:

— Вот так фокус! Живой Заяц собственной персоной! Откуда ты, друг милый?

Заяц вытянулся по стойке «смирно» и, лукаво поблёскивая своими карими глазами, доложил:

— Прибыл в Ваше распоряжение как пополнение. А то, говорят, Вы потеряли много генералов.

Хохот покрыл его слова. Пока все шумно рассаживались за неприхотливый солдатский обед, Вася отозвал Звонарёва в сторону.

— Я лопну от нетерпения, если не расскажу Вам, кого я только сейчас видел.

— Помилуй, Вася, не надо. Некому убирать, много будет всякого… улыбаясь, проговорил Звонарёв. — С тобой и впрямь что-то стряслось. Глаза блестят и веснушек вроде стало меньше. Уж не влюбился ли, часом, или нашёл генерала Самсонова?

— Дядя Серёжа, не смейтесь. Я видел Надю Акинфиеву, — выпалил Вася одним духом. — Теперь я посмеюсь над Вами. Ну и вид у Вас!

Звонарёв широко раскрытыми глазами смотрел на Васю. Не может быть! Та Надя, милая, славная Надя, что была его юношеской мечтой в Порт-Артуре, что заставляла сильнее биться его сердце! Это просто чудо! Где она? Какая она? Почему она здесь?