Семья Звонаревых - Степанов Александр Николаевич - Страница 74

— Так скоро? — разочаровано проговорила Ирина. — Ирочка, принеси, пожалуйста, последние номера газет «Киевской мысли» да попробуй стащить у Емельянова «Русское слово», — распорядилась Ветрова.

Девушка исчезла.

Откинув брезентовую полу, которая прикрывала вход под навес, офицеры вышли во двор. После освещённой столовой ночная темнота показалась им особенно густой и плотной. Кое-где проглядывали очертания чёрных силуэтов деревьев, хат. На чёрном небе ярко мерцали крупные звёзды.

Кремнёв и Павленко медленно направились к воротам, вслед за ними вышла из столовой и Ветрова.

— Кликни-ка, Боб, вестового с лошадьми, а я подожду здесь, — попросил Кремнёв.

Прапорщик направился к соседнему двору и громко крикнул вестового. Из глубины сада показалась коренастая фигура солдата. Рядом с ним мелькало светлое женское платье.

— Сию минуту, вашбродие, — отозвался солдат и направился к лошадям. вот только хозяйка откроет ворота.

— Танюша! — страстным шёпотом говорил Кремнёв, сжимая маленькую и холодную от волнения руку сестры. — Не мучьте меня, скажите — свободны Вы или нет?

— Увы, Александр Васильевич, я занята, и Вы это знаете. Муж собирается приехать сюда с какой-то научной химической комиссией. Они будут исследовать состав немецких отравляющих газов, — так же тихо и, казалось, спокойно ответила Ветрова.

Подошла Осипенко с пачкой газет в руках.

— Вытащила у Емельянова не только «Киевлянина» и «Русское слово», ни и петербургскую «Речь», — с торжеством сообщила Ирина.

— Очень, очень Вам благодарен, — с чувством поблагодарил Кремнёв Правда, «Киевлянина» я никогда не читаю. Это черносотенно-погромная газета самого низкого пошиба.

— Вы придерживаетесь либеральных взглядов? — спросила Ветрова.

— К черносотенцам себя не причисляю. Я сторонник мирного обновления нашего государственного строя, — ответил капитан.

— А я социалист, — вмешался Павленко.

— Вы, Боб, просто-напросто… дурачок. Куда Вам соваться в политику! — фыркнула от смеха Осипенко.

— Вы не верите? Помянете моё слово: если после войны случится революция, то Вы увидите меня на баррикадах с красным флагом, — пылко уверял прапорщик.

— Уцелейте сначала во время войны, — спокойно заметила Ветрова.

— Пока что вся революционность Боба заключается в том, что он готов ухаживать за всеми встречными девушками, — съязвил Кремнёв.

— Ах, так! — подхватила Ирина. — Значит, он ветрогон, которому нельзя верить?

— Я думала, что ты наблюдательнее, Ира, — обняла подругу Ветрова.

Девушка обижено замолчала.

В это время вестовой подвёл лошадей.

Застоявшиеся в ночной прохладе лошади нетерпеливо топтались на месте и громко фыркали. Кремнёв и Павленко легко вскочили в сёдла и, пожав на прощание руки сёстрам, широкой рысью двинулись по дороге.

— Тебе Ирина, Боб, не говорила, что за муж у Татьяны Владимировны? — задумчиво спросил Кремнёв, когда они проехали деревню. — Кто он?

— Упоминала вскользь, что он известный профессор, что-то лет на двадцать старше своей жены, но тем не менее она его очень любит, — ответил Павленко.

— не почему-то этому не верится, — проговорил капитан.

Остальную дорогу оба приятеля молчали, погружённые в свои думы. Прапорщик по молодости мечтал о невероятных подвигах, которые он совершит в первом же бою этого грандиозного наступления.

«Да, именно грандиозного! — думал Павленко, горяча свою лошадь. — Я, конечно, маленький человек, всего только прапорщик, но и я вижу, какое большое готовится наступление, как стягивают части пехоты, сколько нам подбросили вооружения. А не днях, говорят, к нам прибудет какая-то сверхтяжёлая артиллерия. Это, дорогой Боб, тебе не фунт изюма! Хорошо бы тебе, дружище, в этих частях послужить, Да впрочем, нет, — мне и здесь хорошо! Ведь главное — участвовать в историческом наступлении. А что оно будет историческим — это определённо. Ведь не даром командующий фронтом сам генерал Брусилов».

И Боб Павленко, взволнованный своими мыслями представил себе, как он, увенчаный славой героя, предстанет перед Ириной. Она после этого, конечно, разрешит ему поцеловать себя. Кремнёв не мечтал о боевой славе, он решал мучительный для него вопрос: любит ли его Таня, или ему только кажется. Он вспоминал её ласковые тёплые карие глаза, и надежда загоралась в его душе. «Но голос, почему такой спокойный голос? — в который раз спрашивал он себя, чувствуя, как холодеет его сердце.

Вернувшись на батарею, капитан справился у дремавшего на постели Крутикова, не было ли новых распоряжений от начальства, и передал привезённые с собою газеты. Штабс-капитан с жадностью накинулся на них, забыв про сон. Быстро просмотрев киевские газеты, Крутиков впился в «Русское слово», вчитываясь в каждую статью.

— Большие умники кадеты. Вот бы создать ответственное перед Государственной думой министерство во главе с Павлом Николаевичем Милюковым! Он живо бы прибрал к рукам Гришку Распутина вместе с царицей. Тогда мы наверняка кончили бы войну если не в нынешнем, то в следующем году. Побывали бы в Берлине, посмотрели бы на немецкие порядки и вернулись бы домой, — вслух мечтал штабс-капитан.

— Ты поступил бы в Академию Генерального штаба, а я — в артиллерийскую, — подхватил его мысль Кремнёв.

— А я женился бы на Ирочке, — отозвался Павленко.

— Так она и пойдёт за такого дурачка, как ты, — охладил пыл прапорщика Кремнёв. — Ложись-ка лучше спать, а то завтра нам рано вставать.

— Слушаюсь, господин капитан, — официально отозвался обиженый прапорщик.

Сам Кремнёв тоже лёг спать, приказав разбудить себя на рассвете.

16

Было четыре часа утра, когда Кремнёв с Павленко вышли на двор умываться. Солнце ещё не поднялось над горизонтом, но золотисто огненный пожар зари уже загорался на небосклоне. Деревья и травы блистали алмазными капельками утренней росы. В бездонной глубине утреннего чистого неба неслась радостная песня жаворонка. С запада тянул чуть заметный ветерок, едва шелестя верхушками деревьев. Воздух был необычайно прозрачен, на десятки километров чётко виднелось каждое дерево. Грудь дышала глубоко и свободно.

— Чудно! Чудно! — сказал дежуривший на батарее Сологубенко, подходя к своему командиру. — И какой дрянью должен быть человек, чтобы пакостить войной это великое создание природы! — показал он рукой вокруг.

— Что это ты расфилософствовался, Лёня? — удивился Кремнёв.

— Какая тут философия! Я художник и восхищаюсь прекрасным утром. Где нам, жалким рисовальщикам, ровняться с этими чудесами природы! Нет, никогда не сможет человек создать такое богатство красок, тонов, такую гармонию, — Сологубенко рукой описал большой квадрат неба, — вот такую! Написать бы — и можно умереть, ибо имя твоё станет бессмертным.

— Мы с Павленко сейчас уйдём на передовой наблюдательный пункт, а тебя я попрошу остаться за старшего на батарее, — прервал Сологубенко капитан.

Художник разочаровано вздохнул и начал торопливо собираться.

В воздухе послышалось гудение мотора, и высоко вверху, чуть поблёскивая на солнце, показался немецкий самолёт. Он, гигантская птица, распростёр свои крылья, зорко всматриваясь в ещё погружённые в утреннюю дрёму поля и леса. Изредка в небе раздавались короткие пулемётные очереди, которыми немец подавал своим какие-то сигналы.

Кремнёв тревожно обернулся в сторону батареи, на которой уже суетились солдаты.

— Как бы немец не заметил нас сверху! Передай, Боб по телефону, чтобы люди не ходили около орудий, пока в воздухе кружит самолёт.

Cолнце уже выглянуло из-за горизонта и осветило землю первыми, ещё нежаркими, красноватыми лучами, когда Кремнёв и Павленко добрались до пехотных окопов.

— Хорошо будет пристреливаться, — бросил Кремнёв.

— Да, быстро закончим пристрелку. Утром солнце светит нам в спину, а немцам в глаза, и они не смогут разглядеть, где расположен наш наблюдательный пункт.

В блиндаже Хоменко артиллеристы застали уже в сборе командиров батальонов и рот, которые должны были первыми атаковать немецкие окопы. Полковник неторопливо излагал свой план наступления и указывал на карте направление движения подразделений самого полка.