Игра шутов - Даннет Дороти - Страница 39

Робина Стюарта, который наблюдал с особенным удовольствием за стремительным, как снежная лавина, развитием романа О'Лайам-Роу, тоже позабавили новости о покупке. Именно он, проезжая через Неви, рассказал госпоже Бойл, что ирландец собирается похвастаться своим подарком на охоте, которая назначена на следующее утро. Девушку такой накал чувств ничуть не тронул — она лишь выказывала нетерпеливую скуку, но Тереза Бойл, горя веселым злорадством, тут же принялась устраивать для себя и для Уны О'Дуайер приглашение на охоту. Охота предполагалась псовая, на королевскую дичь — грустного зайца, и отправлялась она из Блуа следующим утром.

Охота началась в редколесье, белом от предрассветного инея, по которому тянулись окаймленные ободками мокрой земли дубки и грабы и высились там и сям неохватные каштаны.

Ночью ударил заморозок, но раннее солнце, упрямо проглядывая сквозь ветви, отбрасывало на людей, движущихся внизу, сочные, черные, беспокойно мятущиеся тени.

Люди под ветвями оловянного цвета были одеты в серый бархат; смеясь, они спешились и грелись у жаровен, которые в беловатых сумерках горели красным цветом, как саламандры. Доезжачие и пажи, выжлятники и погонщики мулов вертелись и сновали в толпе; под деревьями расставили низкие столы, а из украшенных гребнями корзин явились на свет пирожки и вино; собаки повизгивали, высовывали языки и виляли хвостами, и их приходилось отгонять от скатертей.

Маргарет Эрскин явилась поздно, как и вся свита маленькой королевы. Накануне Мария приболела, и они с Дженет Синклер сидели далеко за полночь, пока девочка не уснула. А утром поднялись в пять часов, разбудили Джеймса и Агнес, успокоили Дженет, одели сонную Марию и отвели ее во двор, и, наконец, собрали братьев Тома и доезжачих. Все это было чудовищно трудной задачей, которую ничуть не облегчала мысль о том, что Дженни, накануне отошедшая ко сну в душистых мускусных облаках, заранее решила проспать охоту. Как бы ни была матушка Маргарет Эрскин очарована Лаймондом, чары эти в пять утра теряли свою силу.

Франциск, герцог Гиз, молодой, блестящий, с изящной бородкой, длинным носом и приятной улыбкой на полных губах, распоряжался охотой. Мерило любезности и кладезь дипломатии, он конечно же отдавал должное возлюбленной короля и беспрестанно спрашивал у нее совета. В этот день и Диана, и герцог оказывали знаки внимания маленькой королеве. Встав перед девочкой на колени, ее дядя серьезно обсуждал с нею, где могут лежать русаки, как их поднять и где расставить запасные стаи свежих гончих. Потом Маргарет, увидев, как девочка, позабыв, по-видимому, о ночных недомоганиях, резво вскочила в седло, сама, подоткнув серую юбку, уселась на смирную английскую полукровку.

Она невольно искала глазами ирландцев и наконец нашла их — Тади Бой, вложив ноги в длинные стремена, сидел на маленькой испанской лошадке, брюхо которой задевало траву. Рядом с ним, на мышастом жеребце, возвышался О'Лайам-Роу. Лучник Стюарт ехал вместе со своими соратниками. Стаи собак одна за другой пронеслись мимо и заняли место в засадах. Остатки еды убрали, и пировавшие отправились в путь. Маргарет увидела, как О'Лайам-Роу склонился и что-то сказал Доули, который держал на сворках две пары подвывающих собак. А после хруст валежника, позвякиванье сбруи и приветственные крики возвестили о приезде двух ирландок из Неви.

Вся в перьях, словно дикобраз, с седыми волосами, выбившимися из-под капюшона, с крепкими, плотными зубами на обветренном лице, госпожа Бойл отлично сумела извиниться перед де Гизом за опоздание. Она его улестила, рассмешила и, наконец, оставила, уводя за собой лошадь Уны О'Дуайер.

Рядом с О'Лайам-Роу обе лошади остановились как вкопанные, и взгляды всех, кто праздно торчал в лесу и дожидался начала охоты, устремились на них. Тереза Бойл оглядела закутанную в фризовый плащ фигуру на высоком коне и лохматую, с теленка величиной, собаку.

— Всемогущий Боже. Я бы никогда не поверила, хотя при дворе мне все уши прожужжали. Говорили мне, что великолепный принц О'Лайам-Роу купил собаку, красивей которой не бывало в мире — краше, чем солнце на огненных его колесах. И что же ты будешь делать с прекрасным этим созданием, а, принц Барроу?

Две пары глаз, собаки и человека, устремились на госпожу Бойл и молодую женщину, ехавшую с ней рядом. Застоявшиеся лошади нетерпеливо топтались на месте, и где-то далеко псари науськивали гончих. Ищейки, приученные раньше времени не подавать голоса, сидели тихо и почесывались.

Маргарет Эрскин, которая видела О'Лайам-Роу на отмели в Руане и слышала изощренные, безумно смешные рассказы матери о нем, вдруг вся потемнела от гнева и, нагнувшись, заговорила с маленькой королевой, повернувшись спиной к четко очерченному, невозмутимому профилю Тади Боя.

В полной тишине, слегка зарумянившись, О'Лайам-Роу проговорил ровным голосом:

— Она, конечно, не сама Фаилнис 43), но голос у нее звонкий, а бег стремительный — так, во всяком случае, мне говорили. Зовут ее Луадхас, и мы с нею вместе надеемся, что вы и достойная леди ваша племянница примете ее в дар.

Высокой богиней морей, каменным изваянием сидела Уна О'Дуайер на норовистом коне, и единственное, что двигалось в ней, были черные пряди, которые трепал ветерок. Госпожа Бойл, коротко вскрикнув, склонилась к племяннице и вцепилась в стеганый рукав.

— Да посмотри же ты на этого прекрасного рыцаря псарен — как он стесняется, как разрумянились его щеки! Поблагодари же его, Уна. Na buail do choin gan chinaid [23], как говорится.

Вряд ли эта речь достигла слуха Уны О'Дуайер. При первых словах она сняла перчатку, наклонилась и прищелкнула длинными, тонкими, как у мальчишки, пальцами. Волкодав повернул свою плоскую голову и, таща за собой мрачного Доули, подошел к девушке и больше не отставал от нее. Длинная рука, гладкая и белая, одарила собаку мимолетной лаской; затем Уна выпрямилась, надела перчатку и крепко, как прежде, взялась за поводья.

— Красивое создание и прекрасная покупка, принц Барроу, — сказала она голосом чистым, как колокольчик, сидя в седле безупречно прямо, с бесстрастным лицом. — Теперь давайте-ка поглядим, быстро ли она бегает.

И стоило Уне сдвинуться, как все остальное общество, словно повинуясь сигналу, развернулось и с тяжелым топотом отъехало прочь, чтобы вернуться к своим делам. Лошадь герцога прошелестела по увядшей траве — он, невозмутимый, прекрасно владеющий собой, стремился вперед, на свое место во главе охоты. С ним рядом ехали герцогиня и маленькая королева, а чуть поодаль — их свита. Но вот охота остановилась, все увидели, как герцог поднял руку — и тут послышалось завывание рога.

Подтянутые, веселые, нервные, прекрасно сидящие в седле, изысканно одетые, надменные в своей блистательной юности, рыцари Франции высыпали с истоптанной, загаженной поляны. Озаренные ярким утренним солнцем, они мчались по пронизанным светом лесам: алмазы на платье спорили с алмазами росы, серый бархат — с серыми стволами, роскошь искусства — с роскошью природы; руки и ветви слились в одно, юбки дам и яркие луга казались сшитыми из одного куска шелка; замысловатые шляпы перекликались с корневищами, прикрытыми палой листвой и поросшими папоротником. Паутины, гривы и бороды казались сплетенными из одних и тех же дымчатых нитей; искрился иней; драгоценные капли сверкали, красные и маслянистые, и на кустах роз, и на перстнях. Земля и живые существа на ней надели сегодня один и тот же наряд. Влажные желуди на дубе состязались с жемчугами, бархатные, расшитые драгоценностями одежды — с мягким мхом под ногами, прорезанным мерцающим, полузамерзшим ручьем. Нежное лицо О'Лайам-Роу светилось, как у некоего божества; кремовое лицо Дианы выражало настороженность; лица Маргарет и девочки покрыл яркий, прелестный румянец; герцог Гиз сиял, как солнце, весь преисполненный блеска и величавости, какие подобали его сегодняшней роли.

Зайцев в тех местах водилось множество. Четыре мили мог пробежать, не теряя дыхания, русак, эмблема влюбленных, Богом созданный гермафродит — и даже после этого тридцати свежим гончим не всегда удавалось догнать его. Проворные, хитрые, с острым нюхом, зайцы и зайчихи выпрыгивали из своих укрытий, когда приближались ищейки. Длинноногие, с белыми хвостами, они разбегались, подпрыгивали, делали петли — и вот позади них рог густо протрубил три раза, и первая стая была спущена со сворок.

23

Не беспокойся без причины (ирл.).