Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Горький Максим - Страница 66

66

1911

Ящеры

О ящеры-гиганты, не бесследно Вы — детища подводной темноты — По отмелям, сверкая кожей медной, Проволокли громоздкие хвосты! Истлело семя, скрытое в скорлупы Чудовищных, таинственных яиц, — Набальзамированы ваши трупы Под жирным илом царственных гробниц. И ваших тел мне святы превращенья: Они меня на гребень вознесли, И мне владеть, как первенцу творенья, Просторами и силами земли. Я — зверь, лишенный и когтей и шерсти, Но радугой разумною проник В мой рыхлый мозг сквозь студень двух отверстий Пурпурных солнц тяжеловесный сдвиг. А все затем, чтоб пламенем священным Я просветил свой древний, темный дух И на костре пред богом сокровенным, Как царь последний, радостно потух; Чтоб пред его всегда багряным троном, Как теплый пар, легко поднявшись ввысь, Подобно раскаленным электронам, Мои частицы в золоте неслись.

Махайродусы[227]

Корнями двух клыков и челюстей громадных Оттиснув жидкий мозг в глубь плоской головы, О махайродусы. владели сушей вы В третичные века гигантских травоядных. И толстокожие — средь пастбищ непролазных, Удабривая соль для молочайных трав, Стада и табуны ублюдков безобразных, Как ваш убойный скот, тучнели для облав. Близ лога вашего, где в сумрачной пещере Желудок страшный ваш свой красный груз варил, С тяжелым шлепаньем свирепый динотерий[228] От зуда и жары не лез валяться в ил. И, видя, что каймой лилово-серых ливней Затянут огненный вечерний горизонт, Подняв двупарные раскидистые бивни, Так жалобно ревел отставший мастодонт. Гудел и гнулся грунт под тушею бегущей, И в свалке дележа, как зубья пил, клыки, Хрустя и хлюпая в кроваво-жирной гуще, Сгрызали с ребрами хрящи и позвонки. И ветром и дождем разрытые долины Давно иссякших рек, как мавзолей, хранят Под прессами пластов в осадках красной глины Костей обглоданных и выщербленных склад. Земля-владычица! И я твой отпрыск тощий, И мне назначила ты царственный удел, Чтоб в глубине твоей сокрытой древней мощи Огонь немеркнущий металлами гудел. Не порывай со мной, как мать, кровавых уз, Дай в танце бешеном твоей орбитной цепи И крови красный гул, и мозга жирный груз Сложить к подножию твоих великолепий!

1911

ИЗ СБОРНИКА «ЧЕТЫРНАДЦАТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ»

(1918)

«Подсолнух поздний догорал в полях…»

Подсолнух поздний догорал в полях, И, вкрапленный в сапфировых глубинах, На легком зное нежился размах Поблескивавших крыльев ястребиных. Кладя пределы смертному хотенью — Казалось — то сама судьба плыла За нами по жнивью незримой тенью От высоко скользящего крыла. Как этот полдень — пышности и лени Исполнена, ты шла, смиряя зной. Лишь платье билось пеной кружевной О гордые и статные колени. Да там в глазах под светлой оболочкой, На обреченного готовясь пасть, Средь синевы темнела знойной точкой, Поблескивая, словно ястреб, — страсть.

1916

Сибирь

Художнику Льву Бруни[229]

Железносонный, обвитый Спектрами пляшущих молний, Полярною ночью безмолвней Обгладывает тундры океан Ледовитый. И сквозь ляпис-лазурные льды, На белом погосте, Где так редки песцов и медведей следы, Томятся о пламени залежи руды И о плоти мамонтов желтые кости. Но еще не затих Таящийся в прибое лиственниц и пихт Отгул отошедших веков, когда Ржавокосмых слонов многоплодные стада, За вожаком прорезывая кипящую пену, Что взбил в студеной воде лосось, Относимые напором и теченьем, вкось Медленно переплывали золотоносную Лену. И, вылезая, отряхивались и уходили в тайгу. А длинношерстный носорог на бегу, Обшаривая кровавыми глазками веки, Доламывал проложенные мамонтом просеки. И колыхался и перекатывался на коротких стопах. И в реке, опиваясь влагой сладкой, Освежал болтающийся пудовой складкой, Слепнями облепленный воспаленный пах… А в июньскую полночь, когда размолот И расплавлен сумрак и мягко кует Светозарного солнца электрический молот На зеленые глыбы крошащийся лед, — Грезится Полюсу, что вновь к нему Ластятся, покидая подводную тьму, Девственных архипелагов коралловые ожерелья. И ночами в теплой лагунной воде Дремлют, устав от прожорливого веселья, Плезиозавры, Чудовищные подобия черных лебедей. И, освещая молнией их змеиные глаза, В пучину ливнями еще не канув, Силится притушить, надвигаясь, гроза Взрывы лихорадочно пульсирующих вулканов… Знать, не зря, Когда от ливонских поморий Самого грозного царя Отодвинул Стефан Баторий[230], — Не захотелось на красной площади в Москве Лечь под топор удалой голове, И по студеным омутам Иртыша Предсмертной тоскою заныла душа… Сгинул Ермак, Но, как путь из варяг в греки, Стлали за волоком волок, К Полюсу под огненный полог Текущие разливами реки. И с таежных дебрей и тундровых полей Собирала мерзлая земля ясак — Золото, мамонтову кость, соболей. Необъятная. Пало на долю твою — Рас и пустынь вскорчевать целину, Европу и Азию спаять в одну Евразию — народовластий семью. Вставай же, вставай, Как мамонт, воскресший алою льдиной, К незакатному солнцу на зов лебединый — Ледовитым океаном взлелеянный край!