Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Горький Максим - Страница 76

76

1907

VI

«Равнина вод колышется широко…»

Равнина вод колышется широко, Обведена серебряной каймой. Мутится мыс, зубчатою стеной Ступив на зыбь расплавленного тока. Туманный день раскрыл златое око, И бледный луч, расплесканный волной, Скользят, дробясь над мутной глубиной, — То колос дня от пажитей востока. В волокнах льна златится бледный круг Жемчужных туч, и солнце, как паук, Дрожит в сетях алмазной паутины. Вверх обрати ладони тонких рук — К истоку дня! Стань лилией долины, Стань стеблем ржи, дитя огня и глины!

1907

VII

«Над зыбкой рябью вод…»

Над зыбкой рябью вод встает из глубины Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней, Обрывы черные, потоки красных щебней — Пределы скорбные незнаемой страны. Я вижу грустные, торжественные сны — Заливы гулкие земли глухой и древней, Где в поздних сумерках грустнее и напевней Звучат пустынные гекзаметры волны. И парус в темноте, скользя по бездорожью, Трепещет древнею, таинственною дрожью Ветров тоскующих и дышащих зыбей. Путем назначенным дерзанья и возмездья Стремит мою ладью глухая дрожь морей, И в небе теплятся лампады Семизвездья.

1907

VIII

Mare internum[267]

Я — солнца древний путь от красных скал Тавриза[268] До темных врат, где стал Гераклов град — Кадикс[269]. Мной круг земли омыт, в меня впадает Стикс[270], И струйный столб огня на мне сверкает сизо. Вот рдяный вечер мой: с зубчатого карниза Ко мне склонялись кедр и бледный тамарикс. Широко шелестит фиалковая риза, Заливы черные сияют, как оникс. Люби мой долгий гул и зыбких взводней змеи, И в хорах волн моих напевы Одиссеи. Вдохну в скитальный дух я власть дерзать и мочь, И обоймут тебя в глухом моем просторе И тысячами глаз взирающая Ночь, И тысячами уст глаголящее Море.

1907

IX

Гроза

Див кличет по древию, велит послушати

Волге, Поморью, Посулью, Сурожу…[271]

Запал багровый день. Над тусклою водой Зарницы синие трепещут беглой дрожью. Шуршит глухая степь сухим быльем и рожью, Вся млеет травами, вся дышит душной мглой, И тутнет гулкая. Див кличет пред бедой Ардавде, Корсуню, Поморью, Посурожью, — Земле незнаемой разносит весть Стрибожью[272]: Птиц стоном убуди и вста звериный вой. С туч ветр плеснул дождем и мечется с испугом По бледным заводям, по ярам, по яругам… Тьма прыщет молнии в зыбучее стекло… То Землю древнюю тревожа долгим зовом, Обида вещая раскинула крыло Над гневным Сурожем[273] и пенистым Азовом.

1907

Х

Полдень

Травою жесткою, пахучей и седой Порос бесплодный скат извилистой долины. Белеет молочай. Пласты размытой глины Искрятся грифелем, и сланцем, и слюдой. По стенам шифера, источенным водой, Побеги каперсов: иссохший ствол маслины; А выше за холмом лиловые вершины Подъемлет Карадаг зубчатою стеной. И этот тусклый зной, и горы в дымке мутной, И запах душных трав, и камней отблеск ртутный, И злобный крик цикад, и клекот хищных птиц — Мутят сознание. И зной дрожит от крика… И там — во впадинах зияющих глазниц — Огромный взгляд растоптанного Лика.

1907

XI

Облака

Гряды холмов отусклил марный иней. Громады туч по сводам синих дней Ввысь громоздят (все выше, все тесней) Клубы свинца, седые крылья пиний, Столбы снегов, и гроздями глициний Свисают вниз… Зной глуше и тускней. А по степям несется бег коней, Как темный лет разгневанных Эриний[274]. И сбросил Гнев тяжелый гром с плеча, И, ярость вод на долы расточа, Отходит прочь. Равнины медно-буры. В морях зари чернеет кровь богов. И дымные встают меж облаков Сыны огня и сумрака — Ассуры[275].

1909

XII

Сехмет[276]

Влачился день по выжженным лугам. Струился зной. Хребтов сивели стены. Шли облака, взметая клочья пены На горный кряж (доступный чьим ногам?) Чей голос с гор звенел сквозь знойный гам Цикад и ос? Кто мыслил перемены? Кто с узкой грудью, с профилем гиены Лик обращал навстречу вечерам? Теперь на дол ночная пала птица, Край запада лудою распаля. И персть путей блуждает и томится… Чу! В теплой мгле (померкнули поля…) Далеко ржет и долго кобылица. И трепетом ответствует земля.