Экзотические птицы - Степановская Ирина - Страница 76

— Я твой должник на всю жизнь, брат! — сказал Ашот и, приподнявшись на койке, крепко обнял незнакомца.

Дальше все пошло как по маслу — и как всегда. На свет явилась бутылочка коньячка, лимончик, колбаска. Сестры, кто знал его, и раньше любили за веселый нрав, теперь просто обожали Ашота за стойкость, с которой он переносил мучительные перевязки, за юмор, с которым он принимал жизнь и все, что с ним произошло, за доброту, с которой он относился к ним и к их труду. Так вот сестры мгновенно притащили в палату стаканчики, в которые в другое время насыпали больным таблетки, и от себя даже добавили, поломав на куски, шоколадку для закуски. В обмен пришедший наградил смену сестер большой коробкой конфет, и стороны разошлись, весьма довольные друг другом.

— Насчет операции я все знаю, — сказал мужчина, когда в стаканчики было налито по первой. — Давай теперь за здоровье, и больше чтоб ни с кем из нас этого не случалось!

Они с Ашотом выпили, закусили, и мужчина протянул Ашоту карточку для знакомства.

— Я уж тут наслушался, что ты классный врач, — сказал незнакомец. — Тем приятнее сознавать, что вот удалось таким, правда, неожиданным, способом помочь коллеге.

Ашот поднес карточку ближе к здоровому глазу. Зрение у него было прекрасное, но смотреть одним глазом, даже который видит хорошо, оказалось все-таки неудобно. Судя по тексту карточки, выходило, что сидящий перед ним человек есть не кто иной, как главный врач больницы огромного комбината, занимающегося разработкой полезных ископаемых.

— Издалека, значит! — протянул ему руку Ашот. — Богатырь, это видно. Волок меня через двор будто перышко…

— Ты ж без сознания был, — удивился главный врач. — Откуда знаешь?

— Чувствовал, наверное. Но помню плохо! — засмеялся Ашот. — А вот то, что на полу перед больничной дверью лежал, тоже помню.

— Бывает! — сказал мужчина и налил по второй. — У нас в армии и не то бывало. Я ведь военный врач, хирург. Теперь в отставке. Оперировал и у нас в госпиталях, а больше в Афгане. Потом вернулся на родину, в Алтайский край, а оттуда уж в эту больницу. Четвертый год вот главенствую.

— Понятно, — сказал Ашот. — Не уверен, что, иди мимо коренной москвич, он бы подошел ко мне. Москвичи пуганые. А ты мне попался на счастье. Но здесь-то, в Москве, ты как оказался, брат?

Мужчина пожал опять протянутую Ашотом руку и улыбнулся:

— Все просто. Возвращался из театра домой к родственникам. Я здесь в командировке, остановился у них. Племянницу очень люблю. И театр. Вот и совпало. А вообще я здесь навожу мосты в министерстве, чтобы у себя в больнице новое отделение открыть. По кардиохирургии. У нас ведь хороший Кардиологический центр при больнице. Лечение, диагностика, все как на Западе. А вот оперироваться люди ездят в Новосибирск или в Екатеринбург. А зачем в такую даль ездить? Надо, чтобы такие операции делали бы и у нас в центре. Как говорят, не отходя от кассы. Сотрудники и рабочие комбината бесплатно, конечно. Все остальные — за деньги.

— У вас Кардиологический центр? — спросил удивленно Ашот. — А финансирование откуда? Помнишь у Ильфа и Петрова: «Трамвай построить — не ишака купить!»?

— Да я на этих цитатах вырос! — захохотал главный врач. — Мое поколение их наизусть знало. А финансирование у нас лучше московского. Смотрю вот я на эту вашу больницу, где ты сейчас лежишь, и думаю — да это же прошлый век. Ей-богу, не вру!

— Непривычно это слышать! — недоверчиво пожал плечами Ашот.

— А ты не слушай. Ты приезжай посмотри! — пригласил главный врач. — Плохо ведь где? На бюджетном финансировании в районах, в маленьких городах. Там что делается — ад! Один раз увидишь, будешь всю жизнь потом вспоминать. У нас во фронтовых госпиталях в войну гораздо лучше было. Мне отец рассказывал. Он во время войны был майором медицинской службы. В госпитале работал, сколько раненых спас! И в Афгане у нас не в пример лучше было. Сколько надо чего — столько и дадут! Хоть медикаментов, хоть инструментов, хоть шприцев, хоть машин. Это сейчас — бардак. А раньше попробуй не сделай то, что обязан сделать! В порошок сотрут. Нашу больницу сейчас тоже частично финансирует местный бюджет, мы ведь обслуживаем и простое население города, не имеющее отношения к комбинату. Но главные вливания, конечно, делает комбинат. За его счет и живем. Сейчас для врачей шесть коттеджей построили на двенадцать семей. Привлекаем специалистов в новые отделения — сразу квартиры даем. Двухуровневые. — И главный врач как-то очень хитро посмотрел на Ашота. — Не догадываешься, куда я клоню?

Ашот слушал, широко раскрыв свой единственный глаз, и не знал, верить ему или нет.

— Чудак ты человек! — сказал его спаситель. — Да у нас в провинции профессия врача до сих пор считается одной из самых престижных. А комбинат-то когда строился? Тридцать лет назад. Кто у нас заведует кардиологическим отделением? Жена директора комбината. А кто заведует роддомом в больнице? Дочка директора комбината. А кто заведует общей хирургией? Зять директора комбината. А скоро внуки подрастут! Понял? Вот откуда и финансирование. Но и нам с тобой там работы хватит. Поправляйся скорей! Да вместе с тобой и поедем. Я ведь тут даром времени не терял. Заручился поддержкой министерства. Закупил кое-что из оборудования. Все аппараты для наркоза будут будь здоров, последних модификаций, лучшие в мире, какие есть. Хирурга пригласил заведовать отделением, парня из Красногорского госпиталя, — чего ему здесь ловить? Век квартиры в Москве не видать. А у нас — коттедж, за окошком бор сосновый, пятнадцать минут пешком — горнолыжная трасса с подъемником. Ну, московских театров, правда, нет, этого врать не буду. Но, если честно, друг, в тот вечер, что я тебя встретил, — главный врач хихикнул, — не поверишь, еле досидел в театре, такая пошлятина, такая муть! Надо было раньше уйти, да вставать не хотелось, от беготни по инстанциям ноги гудели!

— Заодно и меня вытащил! — улыбнулся Ашот.

— Так чтоб не зря были хлопоты, давай-ка, парень, прибивайся к нам. Я ведь о тебе здесь уже всю информацию собрал. На хрен тебе нужна та Америка? У нас-то не хуже! И дело есть как раз для тебя!

— Куда же я такой-то? — растерялся Ашот. — Мне еще минимум недели три лежать, а потом по стеночке ходить месяца два.

— А работать-то неужели не хочется? — спросил его главный врач. — Я как на дембель вышел в сорок пять лет, места себе не находил. Потом развернулся, поехал, нашел эту больницу в колонке объявлений по конкурсу, устроился вначале простым хирургом и понял — ну, слава Богу, вернулся. Значит, это мое!

— Знаешь, у меня однажды в Америке возникла похожая ситуация. Руки сработали автоматически, почти без участия головы. Когда опомнился, тоже была первая мысль — как соскучился по своему делу. Это мое. Ну, потом за «это мое» и побили.

— Опять побили? — удивился главный врач. — Что это тебя везде бьют?

— Да потому что не нужен, видимо, нигде никому! — сказал Ашот. — Вот и стараются наподдать, чтобы не лез, не мешал.

— Ну-ка расскажи! — попросил главный врач.

— Да что рассказывать, дело проще пареной репы было. Я ведь там, в Америке, кем только не был — и санитаром, и бальзамировщиком, чуть не парикмахером. Всем, кем угодно, только не врачом. Но однажды бес меня попутал…

Гость снова налил ему рюмочку, добавил себе и устроился поудобнее слушать.

— Больница там была огромная, как ангар. — Ашот выпил коньяк и заметил, отступая от темы: — Какой коньяк — красота! Все-таки как у нас хорошо устроено: после операции — рюмочку коньяку. Армянского! А не их дурацкое виски. Правда, не всегда удавалось выпить, расслабиться, но каждый день и не нужно. А иногда — в удовольствие, так пойдет, будто боги на Олимпе нектар опрокинут! Вот как сейчас. Ну так вот, — вернулся он к теме, — работали там, в той больнице, разные доктора. Были и такие, что вели занятия со студентами, будто из наших педучилищ. Посмотришь — мордочки у студентов везде одинаковые, — есть и дурашливые, есть и пытливые. Только там среди студентов медицинских колледжей больше парней, чем у нас, ну и, конечно, больше афро-американцев. И вот доктор один, будто из сериала «Скорая помощь», худощавый такой, и лицо, и прическа, и фигура, и фонендоскоп на халате болтается — все просто один в один, вел занятие. Надя, наша соотечественница из Петербурга, тут же была на подхвате. А уж я, санитар, вдалеке возился, каталки переставлял, чтобы удобнее было возить больных. И поступает на вертолете бабушка-мексиканка, без сознания почти. Тоже такая, как в фильмах показывают — смуглая, худая, морщинистая, только кактуса рядом не хватает. И как эта бабушка дышала, задыхаясь, раз в минуту — тоже слышал весь ангар. Тут же анализы ей сделали, студентов кругом собрали, стал наш доктор кумекать. Я сам не слышал, что он им объяснял, Надя потом рассказала, что он проводил дифференциальную диагностику между диабетической комой, бронхиальной астмой и отравлением какой-то местной наркотической гадостью, которую старые мексиканцы там еще, бывает, покуривают. Я себе телеги двигаю, вдруг гляжу — Надя бежит, тоненькая, светленькая, глаза большие. «Посмотри, — говорит, — там бабулька-мексиканка сейчас окочурится, уже и глаза закатила!»