Медный гусь - Немец Евгений - Страница 56

– Огнецвет… – выдохнул стрелец, не имея сил оторвать от огонька глаза.

Где-то в глубине сознания вяло шевельнулась мысль о ведьмовской свече и необходимости чтения заговоров против демонов-обережников, и почему-то вспомнилась собака, образ которой явился Ваське, когда он с Игнатом переполох выливал. Но Василий настолько был зачарован ангельской красотой цветка, что тревожные воспоминания погасли раньше, чем обрели форму мыслей.

– Укажи мне дорогу к сокровищам, – бормотал он, блаженно улыбаясь. – Где шаманы доспех Ермака схоронили?

Огонек вдруг дрогнул, покачнулся, а потом из него ударил в сторону тонкий, как спица, и ослепительный, как молния, луч, так что Васька даже ослеп на мгновение. Медленно поднявшись, стрелец как во сне побрел в сторону, указанную лучом.

Василий не мог сказать, как долго он шел. Его сердце переполняла беспричинная радость, предвкушение счастья, словно божественная благодать на него снизошла, и ни для каких мыслей места в голове не осталось. Луч бежал впереди, и тайга расступалась. Костлявые пни и гнилые деревины не валились под ноги, кусты не драли одежду, ветви по щекам не хлестали. А потом лес начал светлеть, светлеть и вскоре окончился берегом речушки, воды которой искрились серебром, как рыбья чешуя. Над тайгой висело ослепительное солнце, огненно-белое, а по верхушкам деревьев на другом берегу стелился ветерок, и по кронам лениво катались мягкие волны.

«Как это я не заметил, как день наступил?» – удивился стрелец.

В утреннем свете луч-проводник стал едва различим. Он указывал на старую разлапистую березу у берега, но дальше терялся окончательно. Стрелец подошел к дереву, огляделся. По левую руку колыхались заросли иван-чая, подмигивая проклюнувшимися глазками первых цветочков. А дальше, над зарослями кипрея, торчала макушка юрты, крытая лосиными шкурами. Там же струился легкий дымок от костра.

Продравшись сквозь заросли иван-чая, стрелец вышел к уютной полянке, со всех сторон огражденной молодыми березками, как забором. В центре возвышалась юрта, в свете солнца лосиные шкуры на ней лоснились, блестели. Рядом на вялых углях прела-подрумянивалась тушка куропатки, источая манящий аромат. Под ложечкой у Васьки Лиса засосало.

Подол юрты откинулся, и навстречу гостю вышла девушка, то ли вогулка, то ли остячка, – Васька не умел их отличить. Не выказывая ни страха, ни удивления, хозяйка поляны приблизилась к гостю и замерла перед ним на расстоянии вытянутой руки, так что стрелец даже почуял ее дыхание. Оно пахло диким медом и можжевельником.

«Вот так клад! – пронеслось в голове ошарашенного стрельца. – Искал золото, а нашел девку-красавицу! Да не просто красавицу – местную княжну, не меньше!..»

Черные волосы девушки искрились на солнце, текли-струились по плечам и грудям, доставая до пояса. На очелье из оленьей кожи висели золотые и серебряные зверушки. Смуглое лицо с широкими скулами и узким подбородком, казалось, было выточено из мрамора. Розовые, как цветок иван-чая, губы сочились сахарной влагой. Чуть раскосые зеленые глаза смотрели спокойно, заинтересованно.

Одета девушка была в белую рубаху дорогого сукна, богато расшитую по вороту, рукавам и обшлагу мехами соболя и красной лисицы. Ткань не скрывала притягательные формы женского тела. Крепкие груди выпирали, нахально торчали соски. Все в юной хозяйке было правильно, гармонично и законченно, но эта гармония была не русской, не той, к которой привык глаз православного. В девушке угадывалось что-то дикое, даже звериное, чего Василий никогда раньше не видел, не ощущал, а потому еще сильнее к запретному тянулся.

– Здравствуй, роша-урт, – сказала девушка; голос у нее оказался низкий, бархатный.

– И тебе не хворать… красавица, – отозвался Васька, чувствуя, что голос его подводит.

– Как твое имя?

– Василий я, Вася.

Девушка вздернула подбородок, втянула ноздрями воздух, словно гостя обнюхивала, спросила:

– Зачем пришел, Васа?

– Клад искал, – честно сознался стрелец, решив, что он теперь и без золота счастье обретет. – Хотел доспех Ермака сыскать, который ваши шаманы где-то тут спрятали. А огнецвет меня к тебе отправил. И за это ему мой низкий поклон.

Васька, от своих же слов приободрившись, расплылся в улыбке. Девушка тоже улыбнулась, давая понять, что намек гостя ею понят.

– Ну а тебя как звать, красавица?

– Амп-ими, – отозвалась хозяйка.

– Амп-ими… Что значит твое имя? – спросил Василий, вспомнив, как Рожин что-то рассказывал про какую-то амп. – У вас же имена все по рекам, зверью да деревам даются?

Девушка снова втянула ноздрями воздух, с ответом помедлила, затем сказала:

– О том не думай, Васа. Я знаю, где доспех Ермак-урта.

Лис насторожился.

– Долгий путь ты, Васа, прошел, – продолжила Амп-ими, не сводя с гостя глаз. – И путь твой тут завершится. Оставайся со мной, люби меня, тогда и я, и доспех Ермак-урта твоими будут.

Стрелец опешил.

«Вот так чудеса! – пронеслось у него в голове. – И клад откроется, и остяцкая княжна сама в жены напрашивается! Кто ж от такого откажется?.. А ежели надоест или пакость какую балвохвальскую выкинет, так я волен сняться и идти куда глаза глядят!»

– Что молчишь, роша-урт? – спросила Амп-ими тихо, приблизившись к стрельцу еще на шаг, так что соски ее Ваське в грудь уперлись; дыхание у стрельца сбилось. – Разве ждет тебя кто, слезы по милому льет?

– Никто не ждет… – промямлил в ответ стрелец, а девушка уже тянулась к нему губами.

– Может, не нравлюсь? – выдохнула она Ваське прямо в губы.

– Да краше тебя и не встречал…

– Тогда люби меня!

Руки девушки обвили Василию шею, она прижалась к нему всем телом, так, что стрельца трясти начало. Больше терпеть он не мог, схватил ее за плечи и впился в податливые губы поцелуем. И поцелуй этот был долог, намного дольше того времени, которое понадобилось Амп-ими, чтобы развязать на шее стрельца шнурок и снять с него нательный крестик.

Счастье вошло в сердце Васьки Лиса и угнездилось там, как затяжная болезнь, держало крепко, не отпускало. Жизнь для бывшего стрельца превратилась в упоительную сказку, в которой хотелось оставаться вечно. Все у него было. Жена-красавица, ласковая и послушная. Рыба и дичь сама в силки шла, да и лося добыть было несложно. Избу крепкую Василий поставил, амбр и баньку, двор тыном обнес. Доспех великого Ермака с золоченым зерцалом в горнице в красном углу покоился. Васька иногда надевал его ради смеха. Только вот детей молодая жена ему не рожала, ну да это дело такое – может, позже пойдут.

Водки только Василию не хватало, а выпить порою бывшему стрельцу хотелось. Особенно по ночам, после жаркой любви, когда Амп-ими засыпала, свернувшись калачиком под медвежьей шкурой, а его сон бежал. Что-то смутно-тревожное шевелилось в душе Василия, теребило какую-то старую, давно зажившую рану. Вот тогда ему хотелось глотнуть горячительного, выйти на берег, сесть у воды и смотреть на звезды. Дать волю мыслям, и, быть может, тогда он смог бы понять, какая заноза в душе осталась.

И однажды, такой вот ночью, Лису смутно припомнилось, что когда он сюда явился, то имел при себе штоф. А штоф затем и нужен, чтоб в нем водку держать. Со свечой в руке Васька тщательно обследовал голбец. Свою торбу он обнаружил в дальнем углу под кучей кадушек, туесков, кусков лосиных и заячьих шкур. Запустив в сумку пятерню, Василий сразу же нащупал заветную склянку, извлек, обрадовался. Водки в штофе осталось на треть, зато родимая обещала быть вкусной, потому как имела прозрачность ключевой воды.

Василий, в предвкушении почти забытого хмельного удовольствия, залез под медвежью шкуру к жене, обнял ее одной рукой. Амп-ими тут же к нему повернулась, во сне лизнула мужа в щеку. Васька вынул зубами пробку и без промедления приложился губами к горлышку. И ничего не почувствовал. В склянке была не водка – вода.

А потом в его голове словно бочка с порохом взорвалась. Будто год он в темнице провел и вдруг на свет вышел. Ваське вспомнилось все: как они с Недолей переполох выливали, и штоф с оставшейся святой водой Игнат ему всучил, хранить велел. И то, как расспрашивал Рожина про собак, и толмач поведал про поклонение остяков северной Оби Амп-ими – женщине-собаке. И еще Васька вспомнил каждый прожитый с молодой женой день, и дней этих было так много, что он не мог их сосчитать. Лоб Василия покрылся холодным потом – Лис осознал, что за все время, проведенное с Амп-ими, ни разу не помолился, Господа не вспомнил.