Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Горький Максим - Страница 13

13

<1905>

Старый дом

Воздух к вечеру прозрачен. Ветер тише. Пыли нет. Старый дом тревожно-мрачен. В старом доме поздний свет. Кто-то щурится пугливо, Кто-то ходит за окном… А ведь было: спал счастливо, Спал спокойно старый дом. Спали лапчатые ели, Спали мощные дубы. На деревне песни пели Истомленные рабы. Песни пели. Песни плыли, Разливались по реке. Дни за днями проходили Здесь — неслышно, там — в тоске. Завтра так же, как сегодня, А сегодня — как всегда. Что же, — станет посвободней? Если станет — так когда? Было время — миновало И травою поросло. Старый дом глядит устало. Птица бьется о стекло. Тихий парк в ограде древней По ночам не может спать. За рекою на деревне Звонких песен не слыхать. Странно-чуткою дремотой Все охвачено вокруг. На деревне ждут чего-то, Что-то ярко вспыхнет вдруг. Где-то тень летучей птицы Промелькнула, замерла. В старом парке стало тише, Всюду трепет, всюду мгла. В старом доме бродит кто-то, Окна мертвы. Свет погас. На деревне ждут чего-то. Ждут, когда свершится час. Ждут, когда прольются росы, Звонких песен не поют. На деревне точат косы, Эй, вставай, крещеный люд!

<1906>

ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ[25]

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «TERTIA VIGILIA»[26]

(1900)

Из цикла «Возвращение»

«Ребенком я, не зная страху…»

Ребенком я, не зная страху, Хоть вечер был и шла метель, Блуждал в лесу, и встретил пряху, И полюбил ее кудель. И было мне так сладко в детстве Следить мелькающую нить, И много странных соответствий С мечтами в красках находить. То нить казалась белой, чистой; То вдруг, под медленной луной, Блистала тканью серебристой; Потом слилась со мглой ночной. Я, наконец, на третьей страже. Восток означился, горя, И обагрила нити пряжи Кровавым отблеском заря!

21 октября 1900

Из цикла «Любимцы веков»

Ассаргадон[27]

Ассирийская надпись

Я — вождь земных царей и царь, Ассаргадон. Владыки и вожди, вам говорю я: горе! Едва я принял власть, на нас восстал Сидон[28]. Сидон я ниспроверг и камни бросил в море. Египту речь моя звучала, как закон, Элам[29] читал судьбу в моем едином взоре, Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон. Владыки и вожди, вам говорю я: горе! Кто превзойдет меня? Кто будет равен мне? Деянья всех людей — как тень в безумном сне, Мечта о подвигах — как детская забава. Я исчерпал до дна тебя, земная слава! И вот стою один, величьем упоен, Я, вождь земных царей и царь — Ассаргадон.

17 декабря 1897

Скифы[30]

Если б некогда гостем я прибыл К вам, мои отдаленные предки, — Вы собратом гордиться могли бы, Полюбили бы взор мой меткий. Мне легко далась бы наука Поджидать матерого тура. Вот — я чувствую гибкость лука, На плечах моих барсова шкура. Словно с детства я к битвам приучен! Все в раздолье степей мне родное! И мой голос верно созвучен С оглушительным бранным воем. Из пловцов окажусь я лучшим, Обгоню всех юношей в беге; Ваша дева со взором жгучим Заласкает меня ночью в телеге. Истукан на середине деревни Поглядит на меня исподлобья. Я уважу лик его древний, Одарить его пышно — готов я. А когда рассядутся старцы, Молодежь запляшет под клики, — На куске сбереженного кварца Начерчу я новые лики. Я буду как все — и особый. Волхвы меня примут, как сына. Я сложу им песню для пробы. Но от них уйду я в дружину. Где вы! слушайте, вольные волки! Повинуйтесь жданному кличу! У коней развеваются челки, Мы опять летим на добычу.

29 ноября 1899

Данте в Венеции

По улицам Венеции, в вечерний Неверный час, блуждал я меж толпы, И сердце трепетало суеверней. Каналы, как громадные тропы, Манили в вечность; в переменах тени Казались дивны строгие столпы, И ряд оживших призрачных строений Являл очам, чего уж больше нет, Что́ было для минувших поколений. И, словно унесенный в лунный свет, Я упивался невозможным чудом, Но тяжек был мне дружеский привет… В тот вечер улицы кишели людом, Во мгле свободно веселился грех, И был весь город дьявольским сосудом. Бесстыдно раздавался женский смех, И зверские мелькали мимо лица… И помыслы разгадывал я всех. Но вдруг среди позорной вереницы Угрюмый облик предо мной возник. — Так иногда с утеса глянут птицы, — То был суровый, опаленный лик, Не мертвый лик, но просветленно-страстный, Без возраста — не мальчик, не старик. И жалким нашим нуждам не причастный. Случайный отблеск будущих веков, Он сквозь толпу и шум прошел, как властный. Мгновенно замер говор голосов, Как будто в вечность приоткрылись двери, И я спросил, дрожа, кто он таков. Но тотчас понял: Данте Алигьери.