Лезвие бритвы (илл. Г. Бойко) - Ефремов Иван Антонович - Страница 72

— Если по дороге, спасибо. Это очень кстати. — И девушка вдруг улыбнулась, совсем изменившись. Сдернулось покрывало внешней деловой независимости, и она стала мечтательная, ласковая и грустная.

Ивернев повел свою спутницу направо, к стоянке такси.

— Почему так кстати? — спросил он, усаживаясь и захлопывая дверцу.

Девушка не краснела, а слабо розовела, смущаясь.

— У меня денег едва ли хватило бы на такси.

— Студентка?

— Да.

— Раз уже так случилось, давайте познакомимся! Ивернев, Мстислав Максимилианович, потомственный геолог, ленинградец — тоже потомственный. Можно просто Мстислав, имя и отчество у меня такие, спотыкательные.

— Черных, Наталья Павловна.

— Сибирячка, разумеется?

— С Алтая. Будущий педагог.- Оба замолчали, украдкой разглядывая друг друга и немного смущаясь.

Машина свернула с Большого проспекта в узкий переулок и выехала к коленчатому изгибу проспекта Щорса.

Внимание Ивернева привлек дом цвета серого гранита с огромным барельефом посредине фасада.Полуобнаженная женская фигура держала гирлянду в раскинутых руках. Сосредоточенное лицо и прекрасное тело были высечены искусным скульптором. «Странно,я никогда не замечал здесь этого барельефа», — подумал Ивернев и решил, что если девушка направится в этот интересный старый дом, то…

— Здесь, тетя мне описала примету!- воскликнула девушка, и ее слова прозвучали для Ивернева как обещание. — Квартира на третьем этаже, значит, я дома. Большое вам спасибо!- Проворно выпрыгнув из машины, она улыбнулась благодарно и чуточку грустно.

— Погодите, Наталья Павловна! А вдруг тети нет дома или она куда-нибудь уехала?Почему она не встретила вас?Что вы будете делать с вашим чемоданом?… Поднимитесь-ка налегке, а я подожду в машине!

— Право, это лишнее, куда могла деваться тетя Маруся? Но, пожалуй, дольше рассуждать, я сбегаю…

Она быстро простучала высокими каблуками по тротуару и исчезла в темном парадном. Ивернев проводил ее взглядом, думая, что он не может так просто с ней расстаться. Он пригласит ее к себе, познакомит с мамой. Она приехала в отпуск,а у него до отъезда в экспедицию еще много времени. Он будет показывать ей Ленинград, родной и всегда новый, всегда таящий про запас нежданную радость архитектуры, искусства или просто дуновения широкого ветра на могучей холодной Неве!

Ивернев закурил, предложил папиросу водителю.

Она появилась с опущенной головой. Пятна румянца горели на щеках. Виновато взглянула на Ивернева и смущенно сказала:

— Простите, я задержала вас. Такая неприятность: у тети заболел кто-то из родственников в Пскове, я их не знаю. Она уехала к ним, не оставив адреса. Соседи говорят,что она послала мне телеграмму и была уверена, что я не приеду. Может быть, телеграмма потерялась, в общежитии это бывает…

— Что же вы собираетесь делать? У вас есть еще кто-нибудь в Ленинграде?

— Никого.Я пойду в здешний педагогический институт, в общежитие. Студенты всегда выручат. Переночую, достану денег и уеду назад в Москву… Придется отложить знакомство с Ленинградом до будущего года.

— Но ведь ваша тетя вернется когда-нибудь?

— Когда-нибудь, конечно! Но я не знаю срока… неделя или месяц… Еще раз спасибо, пожалуйста, плащ и чемодан!

Ивернев вдруг заволновался, покраснел и вышел из машины.

— Послушайте,Наталья Павловна,почему бы вам не поехать ко мне? Да погодите вы, эка женщины!… Сразу воображать бог знает что… Я живу с мамой в двухкомнатной квартире.Разместимся, мама устроит. А там и тетя ваша приедет! Решено? — Он распахнул дверцу машины.

Девушка исподлобья изучала его лицо, глубоко вздохнула, словно собралась броситься в воду, и вдруг протянула руку.

— Только с одним условием. Считайте, что мы не решили еще окончательно. Я увижу вашу маму и тогда… тогда, пожалуйста, не уговаривайте меня, я уйду в общежитие, ну, посижу для приличия, конечно.

— Мало ли что может вам показаться… — начал Ивернев.

— Покажется или не покажется, надо решать мне… Принимаете условие?

— А что мне еще остается делать?- вдруг развел руками Ивернев с такой непосредственной мальчишеской усмешкой, что оба расхохотались.

Машина понеслась по Большому проспекту и выехала на мост.

— Вот это Васильевский остров, издавна обиталище студентов, ученых, художников и моряков,- пояснил Ивернев,- я живу на шестнадцатой линии. Линия — это не улица, а только одна сторона улицы.

— Еще интересней. В самом деле, вот десятая и одиннадцатая, а улица одна.

Евгения Сергеевна откровенно изумилась, когда сын ввел в переднюю красивую незнакомую девушку.Не дослушав слегка смущенные объяснения сына,она сказала:

— Все уже понятно. Нужен приют. Предлагается три варианта. Первый- наша гостья, простите, как вас зовут? Слава не догадался представить.

— Наталья, просто- Тата.

— Тата помещается со мной. Второй- у соседей наверху, Монастыревых, сейчас свободна комната, можно поместить Тату туда. Третий вариант- к Монастыревым перебираешься ты,а Тата занимает твою комнату. Я думаю,- продолжала мать, — удобнее всего именно третий вариант.

Тата вздохнула и, прищурив глаза, улыбнулась Иверневу — он выиграл.

Спускаясь по утрам к себе, Ивернев с несказанным удовольствием видел Тату, тщательно причесанную и одетую, деловито хлопочущую с завтраком или беседующую с матерью. Теперь Ивернев редко задерживался на работе и с нетерпением дожидался воскресенья. Совместная поездка за город или долгая дневная прогулка по Ленинграду стали для него такой же необходимостью, как и ежевечерние разговоры на набережной Невы. Тата оказалась ярым фотографом и обладательницей дорогого аппарата «Старт» со светосильным объективом. Она рассказала, что получила аппарат в премию от журнала «Советское фото» на конкурсе жанрового снимка. Вдвоем они устроили фотолабораторию в стенном шкафу. Днем Тата помогала Евгении Сергеевне по хозяйству, успевая что-то шить, стирать и убирать до блеска квартиру.

Через неделю после приезда Тата поехала на Петроградскую сторону и там узнала, что тетя Маруся задержится в Пскове еще не меньше чем на месяц. Вечером она заявила, что ей пора уезжать. Сын с матерью стали уговаривать ее в один голос.

— Мама привязалась к вам, — говорил Ивернев. — Знаете, как она вас прозвала между нами? Дар Алтая!

— Мстислав! Как тебе не стыдно, болтушка! — укорила его мать.

— О нет! Как бы мне хотелось на самом деле быть даром кому-нибудь, для чего-нибудь,- губы Таты задрожали, и ее всегда пристальные и блестящие глаза наполнились слезами. — На самом же деле я просто неудачница!

— Полно, девочка! Жизнь еще только начата, и сколько еще впереди удач и неудач. Сколько вам лет, Тата? И что за неудачи?

— Двадцать пять! А неудачи всю жизнь. Рано потеряла отца, хотелось писать, стать актрисой — не хватило таланта или настойчивости. В институт поступила поздно и к педагогике тоже не чувствую себя способной.

— Ну вот,а моему Мстиславу тридцать два, и он еще твердо уверен, что натворит множество дел и свершит кучу открытий.Я говорила, что у вас золотые руки, а я человек старого закала и впустую не скажу.

Евгения Сергеевна погладила девушку по голове и щеке. Та прижала ее руку к губам, потом, спохватившись, вытерла платком пятнышко губной пощады.

— Экие вы теперь неудобные,-шутливо подосадовала Евгения Сергеевна,- около вас, будто у выбеленной печки. Я все не соберусь спросить, кто ваш отец, Тата? Еще с первого раза, как назвали себя Татой, я удивилась потому, что это очень по-ленинградски, так же, как и Туся. В деревне и в Москве назовут Наташей, Талкой, Алкой, а на юге Натой…

Тата вздохнула и устремила взгляд на портрет Ивернева-отца. Они сидели на диване в маленькой комнате, заставленной легкой ампирной мебелью и застланной серым с черными лилиями французским ковром. Мстислав расположился напротив, прямо на ковре, подогнув под себя ноги.

— Должна сознаться, что я скрыла от вас одно обстоятельство. Мой отец — объездчик чулышманских лесов Павел Яковлевич Черных — работал вместе с Максимилианом Федоровичем, служил ему и проводником и конюхом.