Ради любви - Барбьери Элейн - Страница 85

Пожилые супруги буквально влюбились в Одри и готовы были сделать для нее что угодно.

Подойдя к таверне, Кристофер решительно сжал губы и направился к заднему входу. Он задержался у кухонного окна, заглядевшись на склонившуюся над разделочным столом Одри. Скоро для них настанут трудные дни. Одно время он думал, что Одри навряд ли выдержит предстоящее испытание, но сейчас подобные сомнения уже не мучили его.

Нежное личико девушки было исполнено такой милой и серьезной сосредоточенности, что Кристофер не мог отвести от нее глаз. С того времени, как они оказались на острове, на свет появилась новая Одри, но и знакомая Одри не исчезла полностью. Он вдруг испытал огромную радость оттого, что она во многом осталась прежней. Ведь никто так не чувствовал чужую беду, как Одри, И никто не мог быть так бескорыстен, как она. Даже Джиллиан, со всей своей несравненной стойкостью и великодушием, не обладала в полной мере женственной мягкостью Одри.

Две красивейшие женщины, похожие друг на друга как две капли воды, в то же время были такими разными, но обе обладали удивительной цельностью характера. Кристоферу подумалось, что он удостоился огромной чести знать их обеих.

Одри подняла голову от работы, заметила его взгляд и буквально застыла на месте. Кристофер вошел на кухню и направился к девушке. Она явно ждала, что он скажет о своем утреннем походе в порт.

Кристофер огляделся по сторонам. Кухня была не самым лучшим местом для такого разговора. Кто-то тронул его за руку. Кристофер обернулся — рядом стояла миссис Хили.

— Вот что, голубки, мне думается, вам нужно малость поворковать друг с дружкой. — С этими словами она мягко отстранила Одри и встала на ее место перед засыпанным мукой столом. — Сколько надо, столько и толкуйте. А я пока займусь печеньем.

Улыбкой, поблагодарив миссис Хили за столь великодушный подарок, Кристофер потянул Одри в тот закуток, которым они часто пользовались, чтобы поговорить без помех. Разговор был недолгим, и очень скоро Кристофер смотрел, как Одри, бледная, но полная решимости, продолжила прерванную работу.

Роберт скептически оглядел бесконечные плантации сахарного тростника, изнывающие под лучами беспощадного солнца. Ему вдруг пришло в голову, что эти плантации, простиравшиеся чуть ли не до самого горизонта, и являли собой итог всей его жизни. Он вспомнил те времена, когда все его время было отдано пятнадцати месяцам сева и сбора урожая. Тогда каждый его трудовой день начинался с рассветом и заканчивался с наступлением темноты. В то время он был убежден, что счастье заключается в успехе, в умножении прибыли и в завершении строительства роскошного по тем временам поместья.

Роберт снял с головы широкополую шляпу и вытер взмокший от пота лоб тыльной стороной ладони. Потом с наслаждением подставил свою лысеющую голову, под ласковые прикосновения налетевшего с моря ветерка. Боль в душе усилилась. На каком-то этапе его жизни годы начали уходить все быстрее и быстрее. Он очень хорошо почувствовал это, лишь когда познакомился с Эммалиной.

У Роберта болезненно сжалось сердце. Сегодня ей мотался по плантациям с раннего утра, твердо решив следовать заведенному порядку, чтобы к вечеру…

За спиной раздалось знакомое ржание его лошади, и Роберт резко обернулся. У него бешено застучало сердце, когда он увидел подъезжающего Лестера. Раб спрыгнул на землю и подбежал к хозяину.

Роберт едва сдерживал волнение. Он любил Эммалину и знал, что она не отвечает ему взаимностью, но надеялся, что она полюбит ребенка, которого носит. Вчера ночью он держал ее в своих объятиях и чувствовал ее страдание. Но он знал и то, что слишком сильно любит жену, чтобы помешать ей исполнить задуманное. Однако надеялся…

Но настало утро, и ничто не изменилось.

— Все закончилось? — сипло выдавил Роберт.

— Миссус вернуться к доктор. — Что-то такое было в выражении лица негра… что-то вызывающее тревогу.

— Как себя чувствует хозяйка?

— Миссус плохо быть. Джуба сказать масса звать, — затряс головой Лестер.

У Роберта упало сердце.

Он бросился к своей лошади и одним махом, удивившим его самого, взлетел в седло. Странное дело. С самого утра он мучился от жалости к ребенку, которого полюбил сразу, как только узнал о беременности Эммалины. Роберт думал о том, что скорее всего никогда не увидит этого ребенка, которому будет отказано даже в первом вздохе. Но ему ни разу не пришло в голову, что, потеряв ребенка, он может потерять и Эммалину.

Нет… Пожалуйста, Господи, нет…

Снова и снова он молил небеса сохранить жизнь Эммалине и все стегал и стегал хрипящего жеребца, летящего по не паханой земле к дому. Осадив коня на полном скаку возле парадного входа, Роберт, прыгая через ступеньки, взбежал по лестнице и ворвался в дом. Ловя воздух широко открытым ртом, он побежал к спальне, но возле двери в нерешительности остановился. Его вдруг обуял дикий страх. Неимоверным усилием воли Роберт взял себя в руки и, стиснув зубы, осторожно открыл дверь. И замер на месте. Он не увидел ни стоящей возле кровати заплаканной Джубы, ни перешептывающихся в глубине комнаты служанок. Он видел только Эммалину, распростертую на постели. Лицо бескровное, глаза закрыты.

— Эммалина, — трясущимися губами прошептал он.

— Роберт…

Эммалина медленно открыла глаза и попыталась приподнять голову с подушки. Ничего из этого не получилось, и по ее щекам потекли слезы, Он мгновенно оказался рядом с женой и прижался губами к ее мокрой холодной щеке.

— Кто-нибудь, срочно за доктором Фелпсом! — рявкнул Роберт.

— Роберт… нет… не надо…

— Эммалина, любимая моя, тебе очень плохо.

— Нет… — Эммалина взглянула на него своими изумрудными глазами. — Пусть они уйдут, Роберт. Я должна поговорить с тобой. — Увидев, что муж колеблется, она умоляюще добавила: — Пожалуйста…

Роберт повернулся к рабыням:

— Уходите. Когда будет нужно, я позову. — Взяв в свои ладони ее холодные руки, Роберт с нарастающим отчаянием поцеловал их и тихо спросил:

— Тебе больно, дорогая?

— Нет.

Презирая себя за вранье, Роберт обыденным тоном заметил:

— Джуба сказала, что ты была у врача.

— Да… Была.

— Почему?

— Роберт, — глаза Эммалины наполнились слезами, — я сделала ужасную вещь.

Роберт молчал, пытаясь справиться с пронзившей сердце болью. Бедная Эммалина… Раскаивается, когда уже слишком поздно.

— Что же такое ты сделала, дорогая?

— До сих пор не могу поверить, как я смогла…

— Скажи мне, Эммалина.

— Доктор Кларк — такой ужасный тип! У него грязь под ногтями…

— Эммалина, скажи мне.

— Роберт, ты слишком стар, чтобы заводить ребенка!

— Ребенок…

— Тебе же больше пятидесяти лет!

— Эммалина, пожалуйста…

— Ты вложил столько труда, чтобы у нас был этот дом… это поместье. И нечестно вносить сюда беспорядок и смятение!

Роберт, не в силах вынести тяжесть обрушившегося на него горя, взял Эммалину за подбородок и мягко, но решительно повернул ее лицо к себе. Голосом, исполненным идущей из сердца печали, снова спросил:

— О чем ты пытаешься рассказать мне, Эммалина?

— Я…Я…

— Эммалина, я прошу тебя…

Жена вновь взглянула на него своими бесподобными изумрудными глазами.

— Я не смогла сделать это! — Роберт будто окаменел.

— Не смогла сделать что?

— Я не смогла, не смогла позволить этому грязному типу покончить с нашим ребенком! — Роберт потрясенно отпрянул.

— Роберт, тебе придется вытерпеть все это!

— Вытерпеть все это? — тупо повторил Роберт.

— Смотреть, как я буду раздаваться вширь, и превращаться в уродину, как впереди меня в комнату будет входить мой огромный живот.

Где-то глубоко-глубоко в душе Роберта затеплился огонек надежды.

— Эммалина, да ты никогда не будешь уродиной!

— У меня не будет талии! — поджала губы Эммалина.

— На очень короткое время, родная.

— Мои груди ужасно раздуются!