Набег - Витаков Алексей - Страница 24

– Но мне очень интересно. А Кощей, откуда он?

– Он бессмертный. Вся сила его в яйце, в котором иголка. Ежли иголку сломить, то Кощею конец. Он девок любит уволакивать да к себе в жены звать! – Инышка с прищуром посмотрел на Ядвигу.

– Ох и страшно-то как! И много науволакивал?

– Много не много, а Василису умыкнул. Да чего тебе этот Кощей сдался?

– Люблю сильных мужчин, которые умыкнуть вот так запросто могут и ни Кощея, ни воеводы, ни самого государя не побоятся! – Крылья ноздрей у нее красиво напряглись и побелели.

– Э-э, у нас таких немало. – Полужников заметно сбавил тон и осип.

– Вижу-вижу. Не думала, не гадала, что вот так свободу обрету. А как тебе больше нравится, когда тебя Инышкой называют или Иннокентием, – и после небольшой паузы, – Пахомовичем?

– Что тебе сказать, пани. Инышкой то, конечно, привычнее. Но уже пора думать да привыкать, чтобы значится как положено Иннокентием Пахомовичем. Так ведь и без «Пахомовича» можно.

– Ты не против, если я тебя по-старому звать буду: Инышкой.

– Не-е, пани. Зови как хошь, только не горшком.

– Горшком?

– Горшок в печку ставят. А я туды не хочу. – Инышка осклабился.

– Ты мой витязь и спаситель! А еще я хочу, чтобы ты был и моим теплом и нежностью.

– Дак…

– Я понимаю все, мой избавитель. Ты ведь в ту хату путь держишь, куда ходить привык. А зачем казаку так далеко лететь? Значит, земли под ногами коня не чует. А коли земли не чует, то явно дивчина замешана.

– Пани, гляди, к тебе в сапог таракан ползет!

Ядвига взвизгнула, но тут же рассмеялась. Ну, какой таракан в холодном лесу? Прыснул и Инышка.

– Не хочешь говорить по душам – и не нужно. – Полька сияла такой запредельной улыбкой, что у Полужникова свело челюсти и покатились слезы.

– Я вот давай тебе лучше про русалок расскажу. Могу про водяного царя и про цветок папоротника могу. А еще про кикимор болотных.

– Не нужно. – Она подъехала и накрыла ладонью его рот. Привстала на стременах, обхватила за шею и крепко поцеловала в губы.

– Пани, – казак не узнал своего голоса, – скоро уже хата.

– Лихой казак хаты испугался? Уж не думала. Или хозяйка приревнует? Тогда дело серьезное, Иннокентий Пахомович.

– Серьезно! Вы бы потише балагурили! – Мощная рука в рукавице вынырнула откуда-то из недр ельника и взяла под уздцы лошадь Ядвиги.

– Ого, а вот и леший! Сейчас к Бабе-яге отведет! – Радзивил явно посетило игривое настроение.

– Попроси его, чтобы он нас лучше к поляку отвел! – Инышка сдвинул брови.

– Ладно, молчу! – Полька плотно сжала губы.

– Меня Силантием зовут! – Поросшее бровями и бородой лицо стрельнуло синим огнем глаз.

Силантий шел впереди, ведя в поводу лошадь, на которой сидела Ядвига. Инышка ехал следом, из любопытства вертя головой во все стороны. Вскоре тропинка расширилась, показался большой просвет, и открылась даль с бегущей вдалеке речкой, совсем недавно освободившейся ото льда.

Хутор состоял из одной крепкой избы, притулившейся спиной к самому лесу. В другом углу огорода дымила отдушиной небольшая банька по-черному. Еще два летних коровника, рубленный в лапу хлев и небольшой загон для курей. На дворе ладно скроенная баба встряхивала и развешивала постиранную одежду.

– Ой, Инышка! – Баба плеснула руками и подняла лицо. Простое, открытое, с очень красивыми чертами. Но в этой простоте чувствовалась таинственная русская сказка.

Инышка никогда не видел этой бабы, но сразу смекнул, что стратегии Ивана Прокопича уже начались.

– Доброго тебе, Прасковья!

– Смотри, казак, чтоб глаза не разбежались! Ишь какую цацу привез! – Прасковья подбоченилась и ревниво сощурила глаза.

– То, Прасковья, не цаца тебе, а ясновельможная, считай, принцесса! – Инышка старался не переигрывать, хотя занимался такими лабиринтами ума впервые. Но природа и интуиция помогали молодому человеку. Скряба действительно редко ошибался в людях. А уж Василь Модестович…

– Мне кака разница, хучь прикцеса, хучь кикимора из леса! Скидывайтеся да в хату. Чего носами натощак хлюпать!

– Я занимаюсь делом сейчас масштабной важности. Ты, Прасковья, повежливее бы с этим, как его там?.. – Казак посмотрел на Радзивила.

– С представителями европейской аристократии! – помогла ему Ядвига.

– Во-во, баба ты не разумная, Прасковья! – Инышка явно начинал входить во вкус. Но Прасковья так глянула исподлобья на него своими зелеными глазищами, что пришлось парню захлопнуть рот.

– Ну, входите, гости дорогие! – Хозяйка шагнула в избу.

– Парась, я пойду до реки дойду! – сказал Силантий и повернулся спиной к гостям.

– Иди, Силушка! Только не долго. Нужно еще в баню чуть подкинуть.

– Я уже туда свежего сенца закинул и ведерко с квасом поставил.

– Ай, не рановато ли с квасом-то. Но да ладно. Я сейчас ужо вынесу на холод квас-ат. А вы входите. Обувку в сенях скиньте. Грязи ныне много. Когда еще подсохнет в лесу. Как там люди живут? Во что рядятся? Девки-то еще зубы чернят. Али уже отошло это?

– Где чернят, а где нет. На Москве и румяна уже не жалуют! – Ядвига вошла, сильно согнувшись.

– Ишь, как оно все быстро-то. А вы куда ж, пани, путь держите?

– Беглые мы, Прасковья! Вот казак Иннокентий Полужников спас меня, из темницы высвободил. Теперь к своим пробираюсь.

– Ты-то к своим, а мужика зачем с пути сбиваешь? – Прасковья играла блестяще.

– Люб он мне. Вижу, что и ты его любишь. Но как быть. Он меня выбрал. Такая наша доля бабья – терпеть от них все да сносить без гордыни.

– Охохонюшки! Что верно, то верно! А может, вернешь мне его, а? Сгинет ведь он там с тобой в земле шляхетской. Да и тебе не нужен он там будет. Он ведь сам-то не из местных. Откуда-то из-под Воронежа письма важные возит. Гонец, словом. А как с новым письмом, так и ко мне сюда заскакивает.

Инышка завозился в сенях, разболакиваясь[6]. Ноги взопрели до такой степени, что сапоги никак не хотели слазить. Потому и не слышал бабьего разговора. В голове у него мелькали разные шальные мысли. Он словно был рассечен напополам. С одной стороны – Ядвига, полька, враг и невыносимая тяга к ней, с другой – государева служба.

От того и медлил, ища повода задержаться в сенях. И если бы не Силантий, то еще б посидел под видом каким-либо.

Силантий появился бесшумно, словно осторожный кот. Посмотрел с прищуром на казака. Хмыкнул, увидев наполовину приспущенный сапог. Взялся квадратной ручищей под пятку и в один миг сдернул.

– Ступай в дом, казак. Да сопли подотри. Не время сейчас о человечьем думать. Вот отобьемся, тогда уже… – И, подмигнув, скрылся в натопленном сумраке хаты.

– А вот и Силантий! – Ядвига смерила вошедшего оценивающим взглядом. – Что-то собак не слыхать на дворе? Не любишь собак?

– Ну, не пну! – Силантий снова надвинул на глаза шапку и сел на лавку возле печи.

Это был явный просчет! О собаках-то никто и не подумал. Но ситуацию спасла быстрая Прасковья.

– Да был у нас кобель Понай. С неделю как волки задрали.

Инышка так и замер в дверях. Вопрос польки был подобен выстрелу из его самострела. Уж кому-кому, а ему сразу бросился в нос острый запах затхлости, какой бывает, когда помещение давно не топилось. Да и так при беглом осмотре дома сразу было видно, что не жилой он. Но, похоже, Ядвига этого не заметила. И про собак спросила скорее из того, чтобы поддержать беседу.

– Собак, пани, волки не жалуют. У нас так это за постоянно. Только весна настает, глядь, а половины псов как не было. Волк – зверь уж больно хитрый да злобный! – Полужников в который раз поймал себя на том, что когда волнуется, то начинает говорить без умолку.

– Да что всё о волках. Собачек новых принесем. Скоро вон Крушка ощенится у Тарановых, так и для нас будет что. – Прасковья бухнула на стол чугунок с кашей, – Вы чуть поешьте с дороги, чтобы в бане-то не замутило с голодухи. Но не сильно. Потом, когда вернетесь, уже и поосновательнее перекусите. Там все найдете. Полотенца новые у меня все. Стираные.

6

Разболакиваться – разуваться (устар.).