Жажда жизни - Стоун Ирвинг - Страница 77

В комнату ввалилась компания, человек десять – двенадцать. Мужчины были во фраках, женщины в нарядных платьях, изящных туфлях и длинных белых перчатках. Они принесли с собой запах дорогих духов, пудры, шелков и старинных кружев.

– Ну, ну, Анри, – кричал Гийом Пилль своим басовитым, рассчитанным на эффект голосом, – как видите, мы явились. Но мы не можем здесь долго засиживаться. Мы идем на бал к принцессе де Брой. А пока что вы должны развлечь моих друзей.

– О, как я хотела познакомиться с вами, – проникновенно сказала тоненькая девушка с темно—рыжими волосами, в платье ампир с низким вырезом. – Только подумать, великий художник, о котором говорит весь Париж! Вы поцелуете мне руку, господин Руссо?

– Будь осторожнее, Бланш, – предостерег ее кто—то. – Знаешь... эти художники...

Руссо улыбнулся и поцеловал ей руку. Винсент отошел в угол. Пилль и Тео занялись разговором. Остальные парами расхаживали по комнате, обсуждали, громко смеясь, полотна Руссо, щупали занавески, перебирали вещи и обшарили, в поисках нового повода для шуток и острот, каждый закоулок.

– Господа и дамы, не угодно ли вам присесть, – обратился к ним Руссо. – Оркестр исполнит для вас одно из моих произведений. Я посвятил его господину Пиллю. Оно называется «Шансон Раваль».

– Сюда, все сюда! – скомандовал Пилль. – Руссо хочет дать нам представление. Жани! Бланш! Жан! Садитесь же. Это будет неповторимо.

Четыре дрожащих от страха мальчика подошли к единственному пюпитру и стали настраивать скрипки. Руссо сел за пианино и закрыл глаза. Через секунду он сказал: «Начали», – и ударил по клавишам. Его сочинение представляло собой наивную пастораль. Винсент старался внимательно слушать, но наглые смешки гостей не давали ему сосредоточиться. Когда музыка смолкла, все шумно зааплодировали. Бланш подбежала к пианино, положила руки на плечи Руссо и сказала:

– Это было так прекрасно, господин Руссо, так прекрасно! Я растрогана, как никогда в жизни.

– Вы мне льстите, мадам.

Бланш взвизгнула от смеха.

– Гийом, вы слышите? Он считает, что я ему льщу!

– Я сыграю вам сейчас еще одно сочинение, – объявил Руссо.

– Спойте нам одну из ваших поэм, Анри. Ведь у вас их так много!

Руссо улыбнулся улыбкой младенца.

– Хорошо, господин Пилль, я спою вам поэму, если угодно.

Он отошел к столу, перелистал пачку бумаг и выбрал какой—то листок. Затем он вновь уселся за пианино и взял несколько аккордов. Винсенту музыка понравилась. Несколько строк стихотворения, которые он уловил, тоже показались ему очаровательными. Но общее впечатление было до нелепости смешным. Все сборище стонало и завывало. Гости тянулись к Пиллю и хлопали его по спине.

– Ох, и проказа же ты, Гийом, ох, и плут!

Кончив петь, Руссо вышел на кухню и принес для гостей несколько грубых, толстых чашек с кофе. Гости выщипывали из печенья зернышки тмина и бросали их друг другу в чашки. Винсент, сидя в углу, молча дымил трубкой.

– А теперь, Анри, покажите нам свои новые картины. Собственно ради этого мы и пришли. Нам хочется посмотреть их здесь, в вашей мастерской, пока их не приобрел Лувр.

– Да, у меня есть несколько недурных новых полотен, – согласился Руссо. – Сейчас я сниму их со стены.

Гости сгрудились вокруг стола, стараясь перещеголять друг друга в комплиментах.

– Это божественно, просто божественно! – восклицала Бланш. – Я должна повесить эту картину у себя в будуаре. Я не проживу без нее ни одного дня! Дорогой мэтр, сколько стоит этот бессмертный шедевр?

– Двадцать пять франков.

– Двадцать пять франков! Вообразите, всего—навсего двадцать пять франков за великое произведение искусства! Вы не посвятите его мне?

– Почту за честь.

– Я дал слово Франсуазе, что куплю для нее одну картину, – сказал Пилль.

И он снял со стены полотно, да котором был изображен некий таинственный зверь, выглядывающий из каких—то сказочных тропических зарослей. Гости все как один бросились к Пиллю.

– Что это такое?

– Это лев.

– Нет, не лев, а тигр!

– А я вам говорю, что это моя прачка: я ее сразу узнал.

– Это полотно немного больше первого, господин Пилль, – вежливо разъяснил Руссо. – Оно оценено в тридцать франков.

– Оно стоит того, Анри, в самом деле стоит. Когда—нибудь мои внуки продадут это прелестное полотно за тридцать тысяч франков!

– Я тоже хочу картину, я тоже! – перебивая друг друга, кричали гости. – Мне надо преподнести ее друзьям. Это же нынче гвоздь сезона!

– Ну, пора идти, – объявил Пилль. – А то опоздаем на бал. Забирайте свои полотна! Когда их увидят у принцессы Брой, будет настоящий фурор! До свидания, Анри. Мы чудесно провели у вас время. Устройте поскорее еще один такой вечер.

– Прощайте, дорогой мэтр! – сказала Бланш, взмахнув своим надушенным платком перед самым носом Руссо. – Я вас никогда не забуду. Вы останетесь в моей памяти навеки.

– Не тронь его, Бланш! – крикнул ей один из мужчин. – Бедняга не сможет заснуть всю ночь.

Они с шумом стали спускаться по лестнице, громко подшучивая друг над другом и оставив за собой аромат дорогих духов, смешавшийся с тяжелыми запахами коридора.

Тео и Винсент тоже собрались уходить. Руссо стоял у стола, уставившись на кучку монет.

– Может быть, ты пойдешь домой один, Тео? – тихо сказал Винсент. – Я хочу еще побыть здесь и познакомиться с ним покороче.

Тео вышел. Руссо и не заметил, как Винсент затворил дверь и прислонился к стене. Он все еще пересчитывал лежавшие на столе монеты.

– Восемьдесят франков, девяносто франков, сто, сто пять.

Он поднял голову и увидел Винсента. В глазах его снова появилось выражение детской наивности. Он отодвинул деньги в сторону и глупо улыбнулся.

– Снимите маску, Руссо, – проговорил Винсент. – Поймите, я тоже крестьянин и художник.

Руссо выбежал из—за стола и горячо стиснул ему руку.

– Тео показывал мне ваши полотна из жизни голландских крестьян. Они очень хороши. Они лучше картин Милле. Я смотрел их много—много раз. Я восхищен вами, господин Ван Гог!

– А я смотрел ваши картины, Руссо, пока эти... валяли тут дурака... Я тоже восхищен вами.

– Благодарю вас. Пожалуйста, садитесь. Возьмите табаку и набейте себе трубку. Сто пять франков, господин Ван Гог, сто пять франков! Я накуплю теперь в табаку, и еды, и холстов!

Они уселись друг против друга и молча курили, погрузившись в раздумье.

– Полагаю, для вас не секрет, Руссо, что вас называют сумасшедшим?

– О, конечно. Говорят, что в Гааге вас тоже считали сумасшедшим.

– Да, это правда.

– Пусть думают, что хотят. Когда—нибудь мои полотна будут висеть в Люксембургском музее.

– А мои в Лувре! – подхватил Винсент.

Они взглянули друг другу в глаза и вдруг громко, от всего сердца расхохотались.

– А ведь они правы, Анри, – сказал Винсент. – Мы в есть сумасшедшие!

– Так не пойти ли нам выпить по стаканчику? – предложил Руссо.

Гоген постучал в дверь квартиры Ван Гогов в среду, незадолго перед обедом.

– Твой брат просил меня отвести тебя сегодня в кафе «Батиньоль». Сам он будет допоздна работать в галерее. А, вот интересные полотна! Можно взглянуть?

– Разумеется. Одно из них я написал в Брабанте, другие в Гааге.

Гоген рассматривал картины долго и пристально. Несколько раз он поднимал руку и открывал рот, словно собираясь заговорить. Но ему, видимо, было трудно выразить свои мысли.

– Прости меня за откровенный вопрос, Винсент, – сказал он наконец, – но ты, случайно, не эпилептик?

Винсент в это время надевал овчинный полушубок, который он, к ужасу Тео, купил в лавке подержанных вещей и никак не хотел с ним расстаться. Он повернулся и поглядел на Гогена:

– Кто я, по—твоему?

– Я спрашиваю, ты не эпилептик? Ну, не из тех, у кого бывают нервные припадки?

– Насколько мне известно, нет. А почему ты об этом спрашиваешь, Гоген?