Крылья (СИ) - Славина Ирена - Страница 68

Я откидываюсь на подушку и закрываю глаза.

Да, у меня есть дельце к Богу и его придворным. Ладно я, бессовестный ублюдок, который без возражений займёт свое место в аду, но где были все вы, парни, когда самая чудесная девушка в мире поставила ногу на подоконник?

23. Кор

С Оксфордом было покончено. Я больше не мог находиться ни в университете, ни в самом городе. Для меня нашлось место в университете Лозанны и я вернулся в Швейцарию. Там же, на факультете искусств, училась Диомедея, которой, ни много, ни мало, стукнуло уже восемнадцать.

Проклятие не спешило вытряхивать из Дио душу: она всё еще находилась в своём собственном теле, словно в насмешку — то ли над генетикой, то ли над злыми чарами.

В день моего приезда мы отправились гулять по набережной Уши?. Воздух был наполнен влагой, солнцем и пением птиц. Эту идиллическую картинку дополнял голос моей сестры, выкладывающей мне последние новости...

— Мама с ума сошла. Кажется, она надеется, что я выскочу замуж как можно раньше и начну рожать детей одного за другим. В последний раз, когда я была дома, все уши прожужжала мне о том, что пока рожаешь и кормишь – не выбрасывает...

— А ты сама чего хочешь?

— Ты знаешь меня, — говорит она. — Я хочу семью, но, всё-таки, не раньше, чем узнаю, каково это — быть десультором. Если всё окажется... хуже, чем я себе представляю, то... не будет никаких детей.

Дио идет рядом, то и дело заглядывая мне в лицо. Видимо она ждет от меня слов поддержки: мол, быть десультором — это весело, тебе понравится...

Но, моё горло не может выдавить ни одного ободряющего слова.

— Ладно, — меняет тему Диомедея. — Боже, ты будешь учиться со мной в одном университете, всё еще не могу поверить! Мой любимый fra будет ходить теми же коридорами и обедать в той же столовой! Все мои подруги потеряют голову, предчувствую! — смеётся она.

Комок подкатывает к горлу. Девушки и то, как они «теряют голову» — это последнее, о чем я сейчас готов говорить.

— Кажется, ты встречался с кем-то в Англии, где она теперь? — вдруг спрашивает Дио.

«Развлекает Боженьку и его крылатых коллег песнями и плясками...»

— Мы расстались.

— Что-то ты не шибко весел. Только не говори, что она посмела бросить моего чудесного брата!

Я больше не в состоянии говорить на эту тему. Я выжимаю из себя подобие улыбки и указываю Диомедее на Женевское озеро:

— Давай как-нибудь пройдёмся по заливу на яхте?

— Как лихо ты меняешь тему! — восклицает Дио. — Она таки посмела! Но ничего. Кто-нибудь из моих подруг обязательно захочет утешить тебя! Ты видел своё новое тело в зеркало? Это нечто, такое... зрелое.

Я вскидываю брови.

— С каких это пор тебе нравятся сорокалетние мужики, деточка?

Дио весело смеётся — музыка смеха человека, на совести которого нет ни одного черного пятна.

***

Мозг Нейтана Скотта с завидной регулярностью напоминал мне о запахе пороха и толчке отдачи в тот момент, когда пистолет в твоей руке стреляет. Еще часто в памяти проскальзывало лицо какой-то женщины с рыжими волосами — то ли жена Скотта, то ли просто какая-то знакомая. Вкус пончиков с апельсиновым джемом — этот тоже был странно навязчив. И затылок черноволосой женщины, на который бравый капитан опускает дрожащие пальцы. Любовница? Это последнее видение вообще приводило меня в какое-то странное оцепенение... Я пытался «вспомнить» что-нибудь еще, но это было всё равно что царапать ногтем по металлической пластине. Память Скотта не принадлежала мне — по воле случая мы просто делили с ней одно пространство...

Впрочем, очень скоро я усомнился в том, что только случайности руководят нашими «прыжками»...

Ближе к Рождеству я бросил все дела и сел на самолет до Праги. Дженни, одна из подруг Катрины, рассказала мне, что та похоронена на Ольшанском кладбище. Туда я и отправился сразу по приезду. Могила Катрины была устлана свежими белыми розами и уставлена свечами. Огонёк одной из свечей всё еще дрожал на ветру — видимо, кто-то из близких приходил сюда совсем недавно. Среди роз лежало множество вещей, которые, должно быть, когда-то были дороги Катрине: пара книг, музыкальный диск в пластиковой коробке, детские рисунки и море игрушек...

Я пристроил среди роз плюшевого медведя и с презрением уставился на гранитного крылатого пупса, лениво развалившегося на надгробии.

— Передай своему боссу: его Светлость страшно недоволен, — пробормотал я.

— Не по адресу, — молчаливо возражал Ангелок. — Я вообще-то прислуживаю Афродите, сечёшь? Я языческий бог любви, у меня даже есть лук и стрелы дома. Христианский Бог — дальше по коридору...

— Бог любви, говоришь? А по-моему, очень даже по адресу, черт бы тебя побрал...

Я просидел у могилы, пока совсем не стемнело. Чёрные дрозды слетелись к моим ногам, бегали среди роз и свечей, перебирая желтыми лапками. Катрина всегда хотела знать, почему птицы не боятся меня... Жаль, что теперь, как только я был готов рассказать ей обо всем, — она больше не могла меня слушать...

Ближе к ночи начался пробирающий до костей декабрьский дождь с мокрым снегом, крупные хлопья запорошили могилу и увядшие на холоде цветы. Я забрал компакт-диск и книгу — вряд ли Катрина хотела бы, чтобы они мокли под дождем, — и вернулся в гостиницу.

Сборник сказок про «Нарнию» на чешском языке и старый диск группы Lamb — вот и всё, что мне от неё осталось. Я вошел в номер и рухнул в кровать с дичайшей головной болью. Моё новое тело начало выкидывать фокусы: ему приспичило выпить. Желание было настолько велико, что я начал испытывать странную одышку и почти учуял терпкий дымный запах виски.

Мне не очень верилось, что у Скотта были проблемы с алкоголем. По крайней мере, в отчете о бывшем владельце моего тела — не было никакой информации по этому поводу. Скотт был примерным семьянином и отважным полицейским... Я попытался игнорировать странные реакции, но те оказались сильнее меня. Пришлось распахнуть дверцу бара и вытащить оттуда ледяную бутылку...

***

Виски обжигает горло. Капитан снова выталкивает на поверхность лицо рыжеволосой женщины: миловидная, с большими синими глазами, лет сорока. Сразу вслед за ней — темный затылок другой женщины... Невыносимо. Хватаю телефон, звоню в отдел расследований Уайдбека.

— Сальваторе, а что за дамы были у Скотта до того, как он откинулся? Единственное, что мне достоверно известно, — у одной рыжие волосы, у другой черные. Рыжеволосая, говоришь, жена? А черноволосая? А можешь узнать наверняка? Бравый капитан Скотт им обеим что-то должен, из-за чего всё не может успокоиться. Уже заставил меня выпить треть бутылки...

***

Рыжеволосая женщина оказалась таки женой капитана Скотта. Сальваторе бросил мне в почту досье, я несколько раз перечитал его, но не нашел ничего, что остановило бы навязчивое мелькание её лица в дебрях памяти.

«Мария-Хелен Скотт, ирландка по происхождению, пятнадцать лет в браке с капитаном Скоттом, историк по образованию, искусствовед, пережила инсульт, увлечения: лепка посуды, итальянская кухня, путешествия...»

Я собрался отправить отчёт в корзину, но некоторые слова из отчета заставили меня медленно опуститься в кресло.

«Искусствовед».

«Инсульт».

Наливаю себе еще один стакан. Закрываю глаза, пытаясь сосредоточиться на мелькающих образах. Тяжело: всё равно что пытаться вспомнить сон...

Мария-Хелен смеется. Мария-Хелен что-то фотографирует, ветер треплет её огненные локоны. Мария-Хелен испуганно показывает пальцем вверх. Вдруг — неожиданно — опять размытый образ темноволосой, её округлый затылок и мочка уха с ярко-красной серёжкой. Но вот снова Мария-Хелен...

«Итальянская кухня».

«Путеше...»

Вот оно. Что-то медленно выползает на поверхность, ломая металлическую пластину, разделяющую память Скотта и мою... Оказывается, чета Скоттов буквально за неделю до фатального ранения Нейтана успела прокатиться по Европе. Копаюсь в памяти. Париж, Барселона, Рим... Мария-Хелен любит итальянскую кухню и итальянское искусство. Ей не терпится посмотреть на Собор Святого Петра...