Крылья (СИ) - Славина Ирена - Страница 75

***

Крохотная палата, пять на пять, четыре металлические койки, решетки на окнах.

— Мне нужно позвонить, — говорю я, хватая за руку грузного, суетливого мужика в зелёной униформе, который уже десять минут пытается нашарить вену на моей руке. На сгибе локтя нет живого места — сплошная гематома, так что ему приходится искать вены на тыльной стороне ладоней.

Я часто отключаюсь и не могу понять, сколько времени я здесь. Хуже всего не то, что вокруг меня такие же, горящие заживо люди. И даже не начавшийся абстинентный синдром, который методично убеждает мозг в том, что у меня сломаны все до единого суставы. Хуже всего то, что я не могу подняться и позвонить.

МНЕ НУЖНО ПОЗВОНИТЬ.

Мужик стряхивает мою руку и не говорит ни слова.

— Тысяча евро, — говорю я.

Он наконец поворачивает ко мне своё отёкшее лицо со следами вчерашнего алкогольного марафона:

— Чё?

— Найди мне телефон и получишь тысячу евро.

— Ага, — бубнит он, наконец нашарив вену. — А еще, золотая рыба, я хочу дом у моря и голубой кадиллак.

«Договорились», — пытаюсь сказать я, но этот укол...

Темнота.

***

Снова он. Меняет капельницу.

— Возле какого моря? — спрашиваю я, еле ворочая языком. Голова, кажется, вот-вот лопнет, забрызгав содержимым стены. Тело трещит, словно оно бумажное и его сейчас медленно рвут на полоски.

— Чё?

— Дом возле какого моря ты хочешь?

Он хрипло смеется.

— Да мне пофигу. Лишь бы подальше отсюда.

— Трёхуровневый коттедж на берегу Средиземного, с винным погребом и оливковой рощей впридачу. Подойдёт? В обмен на телефон.

— Колян! — заорал он в дверной проём. — Давай-ка сюда, тут дело!

В палату вваливается другой мужик — массивный, с рукавами закатанными выше локтя.

— Там в углу который был... Ночью окочурился. Простыню сыми, — говорит ему первый.

Колян сминает в кучу серое бельё и уходит. Тот, что в зеленом, уходит за ним. У меня нет сил, чтобы поднять руку и задержать его.

***

Я рассматриваю свои тощие слабые руки, на правой ряд китайских иероглифов: «Брат и сестра». Как мило... Мне нужно позвонить. Мне нужен мобильный телефон, на счету которого будет достаточно средств, чтобы позвонить в Швейцарию. И желательно до того, как меня перебросят полиции. Что-то подсказывает мне, что это рано или поздно случится. Тогда всё будет куда сложнее.

Передо мной девушка-врач. Пол-лица скрыто маской, я вижу только глаза — холодные, зелёные, колкие, как бутылочное стекло, и тонкие ладони в перчатках. Она рассматривает мои воспаленные сгибы локтей и что-то чиркает в блокноте.

— Мне нужно позвонить, помогите мне, — прошу я.

— На этаже есть бесплатный телефон по городу.

— Мне нужно позвонить в Швейцарию.

— Ничем не смогу помочь, — ровно отвечает она и снова возвращается к моим рукам, которые находит гораздо более занимательными, чем мою говорящую голову.

— Я заплачу вам, как только выберусь отсюда.

— Я слышала эту фразу наверно миллион раз, — смеется девушка. — Телефон — это первое, что обычно требует вся ваша братия. Телефон-телефон-телефон...

— Иногда наркоманы не те, за кого себя выдают, — говорю я спокойно, чувствуя как глаза-осколки впиваются в моё лицо.

Под маской её рот кривится в улыбке. Она захлопывает блокнот и собирается уйти. И тогда я цепляюсь за её рукав и говорю:

— На одних нейролептиках я долго не протяну, вы же сами знаете. Мне нужны опийные антагонисты, анальгетики и противосудорожные, потому что мне кажется, что меня рубят, пилят и сжигают заживо. Сосудистые и гепатотропные препараты, поддержать сосуды и печень. Стимуляторы обмена веществ, антидепрессанты и заместительная терапия. И антибиотики широкого спектра, потому что воспаление на локтевых суставах очень похоже на бактериальную инфекцию. Вы сами знаете, что здесь я обречен. Поэтому мне нужно позвонить. Не дилеру. А тому, кто в состоянии обеспечить меня всем этим.

Девушка колеблется, она смотрит на меня так, словно увидела говорящий мешок с бинтами.

— Вы ничем не рискуете. Мне же нужен всего лишь телефон, а не шприц с разведенным героином. Только телефон и немного денег на счету. И вы спасёте человека.

— Почему ты бросил учёбу? — спрашивает она. — Ты же учился в медицинском, да? Почему же бросил?

«Я его закончил. Я могу прооперировать сердце с закрытыми глазами...».

— Несчастливая любовь, — отвечаю я ей, зная, что это сработает.

Меня учили, что это, как правило, срабатывает, и я хорошо усвоил урок. Если и есть что-то, что безоговорочно действует на людей, — так это упоминание о «разбитом», как они говорят, сердце. За несчастную любовь они готовы прощать, жертвы любви у них на особом счету.

Поэтому я почти не удивлён, когда девушка, оглядываясь, вытаскивает из кармана телефон и протягивает мне.

— У тебя только минута, — говорит она. — Так что постарайся успеть сказать всё, что нужно. Второго раза не будет.

Но едва мои пальцы касаются телефона, в дверном проёме возникает фигура в белом халате.

— Таня! Ты рехнулась? Ты хочешь проблем?! И ради кого?!

Сейчас телефон будет вырван из моих рук, а доктор Таня явится сюда не скоро.

Как бы не так.

Я сжимаю запястье девушки и выворачиваю её руку, заставляя её рухнуть на мою кровать. Она вскрикивает от боли. Едва её голова оказывается в зоне моей досягаемости, я обхватываю её шею: мой распухший локтевой сустав чувствует пульсацию её сонных артерий.

— Еще шаг и ей конец, — говорю я, и мужик на входе останавливается в нерешительности.

— Но если мне просто дадут позвонить, я не причиню ей вреда. Мне нужно прос-то сде-лать зво-нок, — по слогам говорю я.

Мужчина зачем-то поднимает руки, словно сдаётся.

— Сколько денег там на счету? — спрашиваю у девушки, касаясь растрескавшимися губами её волос.

Она вздрагивает, когда моё дыхание, дыхание живого мертвеца, долетает до её уха.

— Гривен... пятьдесят... Я не помню...

Я пытаюсь вспомнить, в какой из стран Восточной Европы используют в качестве валюты эти самые... гривны.

Украина.

***

— Украина, Киев, белый мужчина лет тридцати, китайские иероглифы на предплечье правой руки, два широких вертикальных шрама на животе, передозировка смеси наркотиков, лёгочная и сердечная недостаточность, без ранений и паралитических нарушений, — говорю в трубку, вцепившись в неё трясущейся рукой.

Девушка-врач, шею которой я всё еще держу в тисках, замирает и перестаёт всхлипывать, услышав, что я начинаю говорить на другом языке, — на языке, который она, даю голову на отсечение, никогда не слышала. Минуту назад она назвала мне адрес больницы, который я теперь пересказываю оператору по-латыни. Мой язык — самое лучшее доказательство того, что это действительно я.

— Диомедея и Альцедо уже дали о себе знать?

— Альцедо уже здесь. Дио по-прежнему нет, — сухо отвечает оператор. — Держись, Неофрон будет к концу дня.

Гудки.

Очередной всхлип возвращает меня к реальности. Девушка начинает учащенно дышать, глядя в дверной проём. Люди в зеленых клеёнчатых робах просачиваются в палату: один, двое, трое... Я выпускаю девушку — её маленькая роль в этом представлении закончена — и она отшатывается от моей койки, как перепуганная насмерть пташка. Я тут же оказываюсь в тисках шести ломоподобных рук, каждая из которых без труда справится с обеими моими. Всего одна обжигающая инъекция — и моё сознание меркнет.

***

Я открыл глаза и первое, что увидел, когда смог сфокусировать взгляд, — четырёх людей в синей полицейской униформе, металлический потолок автомобиля, решетки на окнах. Fine[33]. Или меня вручили стражам правопорядка, или...

— Просыпайся, спящая красавица. Добро пожаловать в этот прекрасный мир, отмеченный божественной печатью.

Голос. Тембр голоса заставил меня на секунду забыть обо всем, даже о боли.

— Просыпайся, просыпайся, пока я тебя не поцеловала в уста сахарные.