Спартанцы Гитлера - Пленков Олег Юрьевич - Страница 48

48

Прежние представления о равенстве всех перед законом были заменены системой правового апартеида: «расово чуждые» (Artfremde) и уголовные «паразиты на теле народа» не считались достойными правового обращения. Преступление рассматривалось как «предательство» по отношению к народу, поэтому всякие преступления или отклоняющееся поведение считались политическими. Тот, кто крал во время воздушной тревоги, становился «грабителем», а еврей или поляк, вступившие в половую связь с немками, становились виновниками «урона расе» (Rassenschande). В процессе дальнейшего отхода от цивилизованных норм права даже слова стали преступлением. Когда в немецком обществе начали распространяться слухи о причастности СА к пожару рейхстага, вышло чрезвычайное распоряжение от 21 марта 1933 г., которое в народе сразу прозвали «указ о коварных происках» (Heimtucke-verordnung). По этому распоряжению все высказывания против партии и государства считались наказуемыми. Судебным и полицейским инстанциям вменялось в обязанность способствовать и наблюдать за распространением оптимистических настроений в обществе, быстро и эффективно пресекая всякие попытки негативных суждений и высказываний о новом государстве и партии{400}. Преобладающая ценность коллективных интересов отразилась в новшествах уголовного законодательства. Дело в том, что в 1920–1930-е гг. в Германии, как и в других европейских странах, криминалисты, судебные эксперты, адвокаты и психиатры дебатировали о влиянии наследственных факторов с одной стороны, и социального окружения — с другой. В 1930-е гг. сторонники преобладающих наследственных факторов получили преимущество и продолжали усердно описывать типы бытовых правонарушителей, которые якобы отличались и от рецидивистов и от обычных граждан. Из убежденности в том, что наследственные факторы доминируют и такие люди являются неполноценными, логически вытекал вывод о том, что существует необходимость избавить в будущем национальную общность от размножения подобных типов. Разумеется, считалось, что евреи, цыгане и негры особенно склонны к правонарушениям, что якобы находило подтверждение в народных преданиях о евреях-отравителях колодцев или о цыганах — конокрадах и похитителях детей. Поэтому Закон об опасных бытовых преступлениях от 24 ноября 1933 г. связывал наказание за конкретное преступление с преимущественным правом «народной общности» на защиту от потенциальных преступников. На практике это означало вынесение приговоров, при которых преступник и в будущем не представлял бы опасности для общества (например, кастрация и (или) максимальное продление срока). Такая политика нацистов была ориентирована на «прикладные» возможности биологии и одновременно напоминала варварские обычаи прошлого, опиравшиеся на предрассудки. Понятие «здравый смысл народа» вместе с варварским биологическим популизмом выдвигалось нацистами на первый план. Уголовный кодекс и идеология охранительства стали частью эпидемиологии, средством для предотвращения размножения «расово чуждых» или для переименования преступления в болезнь, которую рассматривали как неизлечимую со всеми вытекающими отсюда последствиями{401}. Приблизительно так же поступали и в СССР — когда диссидентов уже невозможно было расстреливать, их объявляли сумасшедшими…

Вместо того, чтобы создавать собственное уголовное право, нацисты воспользовались правом, существовавшим на тот момент (Preu?ische Strafgesetz von 1851 und das Reichsstrafgesetz von 1871). В «Законе о реставрации профессионального служилого сословия» Гитлер обещал судьям независимое положение, но дал понять, что ожидает от них «гибкости». Руководитель корпоративной организации нацистских юристов Ганс Франк напоминал о необходимости согласия судей с «основными принципами фюрерского государства»{402}. По требованию Франка, адвокаты и прокуроры должны объединяться в достижении поставленных целей. Прокуратура стала важным звеном в реализации установок нацистского режима: именно она решала, в какой суд направлять дело, и определяла степень виновности и наказания. При этом гестапо часто занималось произвольными арестами, поэтому обещание об укреплении прокуратуры так и оставались обещаниями. Что касается защиты, то вместо того, чтобы делать упор на доказательстве невиновности своих подзащитных, она концентрировалась на смягчающих обстоятельствах и на том, чтобы «скостить» срок. Оправдательные приговоры были даже опасны — гестапо их «корректировало» при помощи превентивных арестов, поэтому защита и судьи сходились, как правило, на более мягких приговорах, предпочитая их отправке в концлагерь{403}.

Однако для полного контроля над государством и народом простой политической и административной унификации было недостаточно. Хотелось еще и привлечь на свою сторону тех, кто скептически относился или был к нему враждебен гитлеровскому режиму. В начальной стадии развития режима большое, значение имели законы об амнистии осужденным во времена «системы» (так в нацистской терминологии именовалась Веймарская республика) за «борьбу за национальное возрождение Германии», Закон о пресечении коварных происков врагов (речь идет об упомянутом выше «законе о коварных происках») и распоряжение о создании особых судов. Если амнистия была нацелена на освобождение нацистов, осужденных в Веймарскую республику, то «закон о коварных происках» был направлен против критики — даже устной — режима: критика каралась тюрьмой, а в особенно тяжелых случаях — и каторгой{404}. 28 февраля 1933 г. вышел чрезвычайный закон (поводом к его принятию был пожар рейхстага), направленный на «преступления против немецкого народа и государственные преступления», в этом законе понятия «предательство народа» и «государственное предательство» (Landes- und Hochverrat) были расширены, а наказания за них ужесточены. В некоторых пунктах закона заходил очень далеко: так, § 3 предусматривал 3 месяца тюрьмы даже за распространение сведений, которые уже были известны за границей и поступили туда официальным путем. Закон от 28 февраля стал правовым основанием для превентивного ареста, который осуществлялся без суда и полиции. Длительность его варьировалась от нескольких дней до нескольких месяцев, при этом основанием могло стать даже подозрение в связях с коммунистами. Если арестованному везло, то он попадал в тюрьму, а если не везло — то в концлагерь СА или СС. Только в Берлине в 1933 г. в заброшенных помещениях существовало около 50 импровизированных лагерей С.А. Превентивный арест был важнейшим и самым массовым средством террора — в первой фазе нацистской революции — к 31 июля 1933 г. — под «превентивным арестом» находилось 26 784 человек{405}. С 1935 г. превентивное помещение в лагерь стало обычной практикой. Общее количество узников старались держать на уровне от 20 тыс. до 25 тыс. В концлагерях царили коррупция и садизм; во время войны Гиммлер даже приказывал судить за жестокость и воровство в лагерях, и было вынесено несколько смертных приговоров{406}.

Из сфер, касающихся политических вопросов, правовой беспредел постепенно распространился и на другие сферы жизни общества. Так, даже отношения по трудовому найму были для нацистов важным инструментом борьбы с политическими противниками режима. Закон об организации национального труда указывал, что всякий труд должен рассматриваться не столько с точки зрения производственной необходимости, сколько с точки зрения пользы для народа и государства. Соответственно, «враждебность» по отношению к государству уже рассматривалась как достаточное основание для увольнения с работы: уволить могли за оскорбление персоны Гитлеpa, даже если это оскорбление было нанесено в состоянии алкогольного опьянения. Суды приговаривали к увольнению, если человек негативно высказался о ДАФ, партии, даже за уничижительный отзыв о Геббельсе{407}. Чтобы лишиться работы, достаточно было сказать, что Геббельса воспитывали иезуиты. Отказ от использования «немецкого приветствия» или нежелание петь песни движения тоже могло стать причиной увольнения. Суд по трудовым спорам в Берлине уволил квалифицированного специалиста по праву за то, что тот при исполнении' нацистского гимна «Хорст Бессель» вместо правой руки поднял левую. В 1937 г. лейпцигский суд по трудовым конфликтам признал достаточным основанием для увольнения отказ от участия в «Зимней помощи». В 1942 г. в Австрии по постановлению суда также за отказ от участия в «Зимней помощи» был уволен грузчик, признававший необходимость этой помощи, но выступавший против нарушения принципа добровольности{408}.

вернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернуться