«Гладиаторы» вермахта в действии - Пленков Олег Юрьевич - Страница 25

25

Победа 1940 г. смыла позор поражения 1918 г. и в полной мере восстановила честь германского оружия, и в этот момент нацистский режим и немецкий народ были настолько едины, что оппозиция даже теоретически была немыслима. Главной причиной поражения англичан и французов была порожденная нацизмом невиданная динамика, боевой дух и боевая мораль, оплодотворившие старые традиции немецкой армии. Интересны оценки немецкой общественностью боевых качеств английских «томми» (Tommie's) и французских «пуалю» (Poilu — «волосатый»; так во Франции называли фронтовиков): СД передавала, что порой «томми», под сильным огнем добиравшиеся до своих кораблей, производили благоприятное впечатление, а иногда их представляли трусливо разбегавшимися при первом появлении вермахта. Интересно, что генерал Эрих Маркс (Mareks) писал вскоре после окончания французского похода: «Человеческий фактор имел гораздо большее значение, чем техника — это уже были не те французы, с которыми мы воевали в 1914–1918 гг. Впечатление было такое, что революционная армия 1796 г. воевала против коалиции врагов, только на этот раз санкюлотами были мы»{207}. СД передавала, что немецкое общественное мнение более ценило боевые качества французов; за цепкость и готовность драться до последней капли крови особенно ценили чернокожих солдат французской армии. Впрочем, геббельсовские «страшилки» о зверствах французских солдат, как передавала СД, также производили сильное впечатление на немецкую публику{208}.

Характерно, что наибольшее впечатление на немецкую общественность (по сообщениям СД) произвело известие о мгновенном захвате Вердена (его с ходу взяла 71-я пехотная дивизия генерала Карла Вайзенбергера{209}) — у всех еще были живы воспоминания о «Верденской мясорубке», которая в Первую мировую войну стоила жизни 300 тысячам немецких солдат. А когда 14 июня пришло известие о падении Парижа, восторг стал беспредельным{210}. На будущее развитие событий немцы в эти дни смотрели с необыкновенным оптимизмом; они надеялись, что скоро Франция и Англия капитулируют, а война закончится. Фридрих фон Меллентин писал в мемуарах, что лето 1940 г. было для вермахта самым счастливым временем за всю войну: «Мы одержали такие победы, каких не знала история со времен Наполеона; Версаль был отмщен, перед нами уже открывались перспективы прочного и почетного мира. Наши войска обосновались во Франции и Нидерландах, и потекла спокойная и размеренная солдатская служба, совсем как в мирное время»{211}.

После завершения операций на Западе в руки вермахта попали огромные трофеи: вооружение, боевая техника и автотранспорт 6 норвежских, 18 голландских, 22 бельгийских, 12 английских и 92 французских дивизий. Трофейным автотранспортом было обеспечено 92 дивизии вермахта. Потери вермахта с 1939 г. до весны 1941 г. были небольшими — 2–3% от общего состава армии (93 736 солдат) — и никак не повлияли на боевую мощь немецкой армии. Потери немцев в 1916 г. только в битве под Верденом или на Сомме в 3–5 раз превышали людские потери в трех кампаниях — в Польше, в Западной Европе и на Балканах{212}.

По всей видимости, победа вермахта во Франции была самой громкой военной победой в XX в., по крайней мере, именно так ее воспринимали в Германии; отношение к армии, свершившей невозможное, было в немецком обществе соответствующее. Такого успеха не ожидал никто — даже Гитлер, который во время операции по несколько раз переспрашивал стремительно двигавшегося со своими танкистами командующего XIX-м танковым корпусом генерала Гудериана, а действительно ли он находится там-то и там-то, не перепутал ли генерал непривычных для немецкого уха французских названий; в итоге под горячую руку фюрер даже снял Гудериана за самовольное превышение темпов наступления, правда, и полная реабилитация не заставила себя долго ждать. Сталин же, опираясь на опыт Первой мировой войны, твердо рассчитывал, что немцы надолго увязнут во Франции, и это позволит нашей стране укрепить обороноспособность. Эти расчеты оказались пустыми: Гитлер, втянутый в войну на Западе не по своей инициативе и триумфально расправившийся со всеми затруднениями, ни на секунду не упускал из виду своей главной цели — захвата «бесхозных и запущенных» (как он выражался), но богатых ресурсами и плодородных советских территорий.

После окончания войны на Западе Гитлер в очередной раз декларировал «вечный мир»: с Западом у Гитлера больше не было никаких счетов. Но, как известно, Черчилль не пошел на сепаратный мир и объявил о войне до победного конца. В глазах же немецкой общественности и вермахта эти гитлеровские предложения оставили впечатление действительного стремления к миру. Под воздействием пропаганды в немецком сознании гитлеровская агрессивная война почти мистически трансформировалась в представление о ведении Германией войны оборонительного характера и, что самое поразительное, это представление сохранилось до конца войны. Отсюда вытекало особое положение армии в немецком сознании — как защитницы и беззаветной хранительницы национальных ценностей, интересов и идей. После окончания французской кампании в одном из самых впечатливших немецкую публику документальных фильмов нацистской пропаганды показывали местечко Domremy — родину Жанны д'Арк. Сюжет был построен на том, будто бы Орлеанская дева дает тайный знак солдатам вермахта, что их борьба против еврейско-негритянского разложения старой Франции ей импонирует, и она благословляет немецких солдат{213}.

В этой связи весьма примечательна роль Гитлера в качестве военного руководителя страны и полководца.

Между последней «цветочной войной» (Blumenkrieg) — захватом Чехии — и началом Второй мировой войны состоялся 50-летний юбилей Гитлера. Пресса писала о «самом значительном государственном деятеле всех времен и народов». К 20 апреля 1939 г. Гитлер был канцлером уже 2290 дней; ему оставалось еще приблизительно столько же — 2188 дней, которые выпали на войну. С 1 сентября 1939 г. Гитлер сменил коричневую партийную униформу на свободно сидящую на нем униформу вермахта, которую он поклялся не снимать до конца войны: «Обращаясь с призывом к вермахту и требуя от немецкого народа жертв, я имею на то право, ибо я и сам сегодня точно так же, как и прежде, готов принести любую жертву. Я не требую ни от одного немца чего-либо иного, кроме того, что более четырех лет в любой момент был готов добровольно сделать сам. Нет в Германии такого бремени, которое я тотчас бы не принял на свои плечи. Вся жизнь моя отныне целиком и полностью принадлежит моему народу. Я не хочу ничего иного, кроме как быть первым солдатом германского рейха. Вот почему я вновь надел мундир, который с давних времен был для меня самым святым и дорогим. И сниму его только после победы, ибо поражения я не переживу»{214}. Несмотря на несомненное умение Гитлера преподнести себя в выгодном свете, о чем свидетельствует приведенное высказывание, его ближайшее военное окружение оставило о нем как о стратеге и полководце самые противоречивые суждения. Весьма прохладно к нему относившийся начальник Генштаба Франц Гальдер отмечал, впрочем, его своеобразный интеллект, способность быстро усваивать неизвестные ему ранее вещи, удивительную фантазию и силу воли. Генерал-полковник Йодль отмечал, что если в военное руководство Польской кампанией Гитлер вообще не вмешивался, то во время Французского похода его руководство было ясным, последовательным и дельным. Большое значение имел и стратегический расчет — на Западе думали, что немцев удастся сдерживать долго — до тех пор, пока не даст о себе знать преимущество Запада в материальных ресурсах. Французский главнокомандующий Морис Гамелен планировал наступление только в 1941 г., а до этого хотел наращивать силы при экономическом содействии США, держать Германию в морской блокаде и осуществлять действия на европейской периферии, ибо время работало на Запад. Гитлер совершенно ясно осознавал эту логику и сразу сделал ставку на скорейшее завершение войны в Польше; «странная война» стала для него подарком судьбы, который Гитлер смог использовать на все 100%. Через неделю после начала Польской кампании танковые части вермахта достигли Варшавы, и польская столица была окружена. Для окончательного снятия риска войны на два фронта Гитлер настоял на скорейшем введении советских войск в восточные районы Польши (17 сентября 1939 г.).

вернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернуться