CITY - Барикко Алессандро - Страница 41

Не то чтобы эти двое постоянно работали вместе. Скорее случайность. Все началось в столовой. Они сели друг против друга, за одним столиком, и в какой-то момент профессор Мондриан Килрой, выплюнув свое пюре, возмутился:

— Что такое? Они делают его в Ванкувере или где?

Гульд прочел девяносто две страницы в «Сайенс энд Прогресс». Пюре казалось ему неплохим, но он знал, что в статье не сходятся концы с концами. Он отдал профессору Мондриану Килрою свою порцию шпината и сказал, что, по его мнению, ошибка содержится на двенадцатой странице. Профессор улыбнулся. Он отодвинул в сторону шпинат и принялся покрывать вычислениями бумажную салфетку, на которую перед этим выплюнул пюре. Завершение статьи потребовало двенадцати дней. На тринадцатый они красиво перепечатали ее и отправили в «Буллетин». Мондриан Килрой хотел озаглавить статью «Возражения против ванкуверского пюре». Гульд убедил его, что название должно выглядеть более безобидно. Когда средства массовой информации обнаружили, что одному из авторов всего четырнадцать лет, то встали на уши. Гульд с профессором вынуждены были созвать пресс-конференцию, куда прибыли 134 журналиста со всего мира.

— Слишком много, — заметил профессор Мондриан Килрой.

— Слишком много, — согласился Гульд.

Они обменялись мнениями, стоя в коридоре и ожидая журналистов. Потом повернулись, вышли через кухню и отправились удить рыбу на озеро Абалема. Ректор счел их поведение недопустимым и временно отстранил обоих.

— От чего именно? — вопрошал профессор Мондриан Килрой. От чего именно, никто не знал. Временное отстранение было временно приостановлено.

Примерно в это время Шатци вспомнила, что они хотели купить прицеп, а значит, не помешало бы иметь автомобиль. И правда, — откликнулся Гульд, с изумлением обнаружив, что раньше они об этом как-то не подумали. По словам Шатци, надо было обсудить вопрос с отцом. Должна же у него где-то быть машина. Он мужчина. У мужчин обязательно где-то есть машина. И правда, — откликнулся Гульд. Затем прибавил, что о прицепе все-таки лучше не упоминать. «Можешь на меня положиться», — заверила его Шатци.

— Алло?

— Шатци?

— Это я.

— Все в порядке?

— Да. Только одна небольшая проблема.

— Какая проблема?

— Нам нужна ваша машина.

— Моя машина?

— Да.

— О какой машине вы говорите?

— О вашей.

— Вы хотите сказать, что у меня есть машина?

— Мне это казалось весьма вероятным.

— Боюсь, вы ошибаетесь.

— Очень странно.

— Как, вам никогда не случалось ошибаться?

— Я не это имела в виду.

— А что?

— Вы мужчина и у вас нет машины, вот что я имела в виду. Странно, не правда ли?

— Не уверен.

— Очень странно, уж вы мне поверьте.

— А бронетранспортер устроит? Этого добра у меня навалом.

Шатци представила на секунду прицеп, влекомый бронетранспортером.

— Нет, боюсь, это не решит проблемы.

— Я пошутил.

— А-а.

— Шатци?

— Да?

— Не будете ли вы столь любезны объяснить мне, в чем проблема?

Шатци тут же подумала о Берде, старом бандите. Удивительная все-таки штука — мозг. Работает когда вздумается.

— В чем проблема, Шатци?

Может, это усталость? Будто свалилась на плечи. Та же мелодия, под которую танцевал Берд. Старый бандит.

— Шатци, я вас спрашиваю, в чем проблема, вам трудно ответить?

Берд.

«Дороги на его лице, на которых прошло бессчетное множество перестрелок, — так говорила Шатци. — Глубоко запавшие глаза, оливковые руки, быстрые руки, похожие на ветви деревьев зимой».

Как же они устали. По утрам зачесывать назад седые, теперь уже прозрачные волосы гребнем, смоченным в воде. Прокуренный голос тихо говорит: «Ну и ветер сегодня».

Для бандита нет ничего хуже, чем не умирать.

Оглянуться вокруг. Каждое незнакомое лицо может принадлежать тому кретину, который застрелит Клэя «Берда» Пуллера. Если хочешь знать, как человек становится мифом, то слушай: это когда ты все время дерешься спиной к противнику. Пока ты дерешься лицом к лицу, ты простой бандит. Слава — это длинный след дерьма у тебя за спиной. «Шевелись, мудила», — говорит он, даже не обернувшись. На нем была черная шляпа, в кармане — безделушка: напоминание о давней ненависти, обещание скорого возмездия. Слишком поздно, мудила.

Дороги на моем лице, признак старости, ночью я писаюсь, и эта дрянная опоясывающая боль, будто раскаленный камень между животом и задницей, день настает бесконечно долго, и когда настает — это пустыня из выпотрошенных мгновений, которую нужно пересечь, как я здесь оказался? Как?

Как он стрелял, Берд. Обе кобуры его были повернуты необычным образом, рукоятью пистолета вперед. Он разнимал скрещенные руки, правый пистолет в левой руке, и наоборот. И когда он шел тебе навстречу, пальцы его касались рукоятей, он казался приговоренным к смерти, узником, шагающим к виселице, с руками, скрещенными на груди. Миг спустя это был ястреб, расправляющий крылья, резкий свист, симметричный полет двух пуль. Берд.

Что там ползет сквозь туман моей катаракты, заставляет меня считать часы — меня, всегда знавшего только мгновения, единственное время, которое я признавал. Сужение зрачка, внезапно побелевшие суставы пальцев, обхвативших стакан, шпора, что вонзается в бок лошади. Тень тени на синей стене. Я прожил не одну вечность, там, где другие видели лишь мгновения. Для них — вспышка молнии, для меня — карта мира, для них — звезда, для меня — небеса. Я мог все обдумать, когда они не успевали даже припомнить. Нет другого способа, учили меня, встретить смерть, когда она придет. Что там ползет сквозь туман моей катаракты, заставляет меня заглядывать в чужие карты, вымаливать шуточки с моего всегдашнего места, здесь, во втором ряду, по вечерам кидать камни в собак, носить в кармане старческие деньги, негодные для шлюх, что ж, их заберет марьячи (вид мексиканской народной музыки, а также исполнитель этой музыки), твоя песня грустна и длинна, парень, сладко звучит твоя гитара, томно звучит твой голос, этой ночью я буду плясать до самого рассвета.

Говорили, что Берд всегда таскал с собой словарь. Французский. Он выучил все слова в алфавитном порядке. Он был так стар, что начал по новой и сейчас, уже во второй раз, учил букву G. Никто не знал, зачем все это. Но рассказывают: однажды, в Тэнделтауне, он подошел к женщине, замечательной женщине, высокой, с зелеными глазами. Непонятно, что довело ее до этого. Он подошел и сказал: Enchante [Очень приятно — фр. ].