Заклинатель дождя - Строганов Михаил - Страница 40

– Только есть маленькая проблема, – замялся Иван. – Героин я… украл. Так что продать будет намного труднее…

– Думаешь, я сам не догадался?! Не талибы же в качестве гуманитарной помощи прислали! Сразу понял, у кого всю майскую партию увел! – Артамонов саданул кулаком по тумбочке. – Серьезно влип ты, братишка. Да где наша не пропадала. Тем более, за такие бабки! Помогу тебе, а потом разделим деньги пополам и разбежимся кто куда. Подходит такой расклад? – киномеханик протянул трясущуюся с похмелья руку.

– Неместных покупателей искать станешь?

– А ты пойди да сам предложи купить тому мурлу, у кого дурь увел! Как говорится, флаг в руки, ветер в спину и паровоз навстречу! – киномеханик судорожно рассмеялся и жадно глотнул воды из графина. – Ну, чего уставился? Телефоны никто не отменял. Оклемаюсь да и звякну пацанам в Пермь, с кем службу тащил. Промышляют некоторые дурью. Деньги для такой партии – тьфу да растереть. Отдаем же почти даром! Они без проблем удвоят!

– Кирилл… Спасибо тебе!.. Уезжать мне надо из Немирова. Как думаешь, когда придут деньги?

– До праздника «весны и труда». Однозначно! – Артамонов еще раз подцепил ножом несколько героиновых крошек и с удовольствием растер их языком по нёбу. – Только свистну, сами ангелочками на Божий зов прилетят. Волоки наркоту ко мне, здесь надежнее будет… Третьего мая придешь за своей долей.

– Нет! Вместе пойдем, такое мое условие. Иначе закопаю в землю и забуду место!

– Норовистый! Только мне напрасно не доверяешь, я друг тебе. Единственный в этом гребаном городе, – Артамонов аккуратно свернул пакетик и спрятал во внутренний карман. – Ты рот на замке держи, чтоб ни одна живая душа про наше дело не прознала. Иначе, сам понимаешь, вместо ласкового мая у нас будет рожа кривая…

Глава 23

КРОВЬ ЗА КРОВЬ

– Дела тогда угодят, когда чуток погодят, – Матрена Емельяновна усадила гостью за круглый стол, покрытый застиранной белой скатеркой, поверх которой лежали накрахмаленные цветы кружевных салфеток.

Старый самовар, любовно начищенный до блеска зубным порошком, закипал медленно, ворчливо, разбивая набухавшие на кипятильнике пузырьки о медные стенки. Ирина с любопытством разглядывала на сияющих медных боках чеканных орлов и полустертые призовые медали, пытаясь угадать, сколько самовару лет.

– Сто один год, милая, прослужил и еще столько ж прослужит, – улыбнулась Матрена, выставляя на стол печенье и колотый сахар. – Слушай, душа моя, слушай звуки нарастающей яри! Я почти век слушаю, да наслушаться не могу! – Она поправила на голове съехавший платок и вытерла уголком губы. – Веришь ли, на Святки, когда на дворе метет, а в избе самовар гудёт, себя не старой ведьмой, а юной девкой чую… Запах от сушеных трав такой чудный, густой, медвяный, как от свежего сена, а от самовара тепло золотое, как от солнышка. Только милого рядом нет… Да и забыла я, как это бывает по утру после любви грешной… Не расскажешь старухе?

– Маленькие мы еще о сексе думать, – Ирина решила, что старая ведьма уже знает об изнасиловании и убийстве ее сестры, но хочет вызнать, распутны ли сестры Затеевы… – Вы про такое намекаете, а мы с Ленкой даже ни с кем не целовались!

– Что так?! Девка ты ладная, для чего понапрасну себя хоронить? Мужская-то ласка отроковице – что первые цветы из-под снега. Нежней да ласковей не бывает! Живем-то, милочка, один раз!

Или ведьма еще и сводничеством промышляет? И за свою услугу хочет, кроме денег, попросить ее переспать с мужчиной? Интересно, с кем? И сколько пообещали старой чертовке за ночь с девственницей?

Ирина не раз слышала рассказы о том, что пермские толстосумы специально ездят по области в поисках нетронутых девушек и за право быть первым платят хорошие деньги. Она демонстративно откашлялась и четко продекламировала:

– Я отдамся только по любви. И тому, кто на мне женится. И чтобы никаких разговоров про это не было!

– Какая разница, невинна или нет! Встанешь под венец, и пересудам конец!

Ирина нервно посмотрела по сторонам, словно подыскивая повод встать и уйти, но неведомая сила удерживала ее за столом.

– Бабушка, чайник закипел! – она облегченно вздохнула, указывая на вырывавшиеся из-под крышки густые клубы пара.

– Это сейчас, милочка, люди из чайников, словно из горшков пьют. Я сама из чайника только всякую шваль потчую, – брезгливо поджала губы Матрена. – В самоваре же, Иринушка, своя стать и чин имеются. И у каждой детальки особливое имя. Вот смотри, что это, по-твоему? – старуха подставила под кран расписную чашку и осторожно открыли краник.

– Ручка для открывания крана. Что же еще?!

– Ан и нет! Не ручкой именуется, а веткой! Вот нижняя часть называется шейкой, а вверху, для выпуску пара, – душничок. Так ко всему в мире свое особливое имя приложено.

– Какая разница?! Не все ли равно, как назвать?!

– Кабы было все равно, люди б лазали в окно! Ты же, милочка, ученая, не чета мне, полуграмотной, а не понимаешь, что оттого, как вещь называется, так с ней и получается!

– Ага! Если старушку называть девочкой, так она помолодеет, а стоит девушку окрестить бабулей, так она в одночасье состарится?

– Выходит, так! – Матрена Емельяновна отлила в блюдечко из чашки ароматного настоя и подцепила узловатыми пальцами из стеклянной розетки пару кусочков колотого сахара.

– Чушь! Полная чушь!

– Чушь есть Божий душ, да вот шутка – чертова погудка…

– Бабушка Матрена, а почему ты колдуешь в клети? – Ирина боязливо следила за манипуляциями старухи, вытаскивающей грязный тряпичный плат из засыпанного куриными перьями деревянного ящика. – Разве мы не должны дождаться полуночи и затем отправиться на кладбище? Или хотя бы на перекресток. Говорят, там нечистый колдовать помогает…

– На кой ляд тебе нечистый потребовался? – Матрена стряхнула с платка прилипший пух. – Мы и без него тишком дело обставим. Все у нас, милая, как надобно обернется, сама убедишься!

Противная старуха! За тысячу рублей могла бы и своего чертушку потревожить… Или думает, раз гостья молодая да неопытная, так ее можно по-быстрому в кладовке обслужить?

Ирина досадливо прикусила губу, но возражать старой ведьме не рискнула.

– Незачем теперь погосты да распутия тревожить, – пояснила Матрена. – Нынче-то год високосный, Касьяновский. А коли на кого Касьян глянет, так порченый от сглаза мухой мрет. Оттого и тебе, невинного человека жизни лишившей, тапереча не человечьей, а змеиной поступью ходить надобно. Чтобы Касьяна зря не гневить. Разумеешь?

«Ерунда, чушь…» – попыталась успокоить себя Ирина. Но перед глазами вдруг возникло лицо сестры – худенькое, бледное, испуганно прячущееся в гробу от преследовавшего ее неизречимого ужаса.

– Ой, бабушка, что-то у меня на душе замутилось, – Ирина прислонилась к склизкой бревенчатой стене. – Пойду-ка я, пожалуй, пока мне совсем худо не стало. Не возиться же тебе со мной…

Она зажмурилась, глубоко вздохнула и, некстати улыбаясь, попятилась к спасительной двери, ведущей назад в избу.

– На первую порчу многие душой мутятся, совсем как убивцы, – кивнула старуха. – Ничего, покамест перетерпишь да малость нутром помаешься. А после согрешишь с парнем, так вмиг печаль от сердца отляжет. Через грех похоти на него твоя смурь перейдет да в нем и останется! Вишь, как легко девке вину то соскрести, а ты сумневаешься!

– Я потом, как-нибудь позже… Теперь не надо… Деньги… Вот деньги! Возьмите, ради Бога, возьмите!

– Погодь, милая! – Рука старухи оказалась неожиданно крепкой и ловкой, а пальцы проворными. – Дело начато, а что началось, по своему хотению не остановишь. И деньгами своими передо мной не тряси. Знала, что не мыло покупать идешь, а человека портить… Стало быть, сама и выискала такую злочесть!

Ирина замерла возле двери, испуганно закрыв лицо руками: