Власть меча - Смит Уилбур - Страница 75

– Папа, – ответил Манфред. – Суд над ним начинается через три дня. Я должен быть там, дядя Тромп. Я должен уехать, но я вернусь. Клянусь вернуться, как только смогу.

Дядя Тромп отвернулся и снова побежал по длинной прямой дороге; при каждом шаге его косолапые ноги поднимали облака пыли. Манфред побежал следом. Оба молчали, пока не добежали до купы деревьев, где ждала коляска, запряженная лошадью.

Оум Тромп сел на козлы и взял вожжи. Сверху вниз он взглянул на Манфреда, стоявшего у переднего колеса.

– Я бы хотел, йонг, чтобы у меня был сын, который проявил бы такую верность, – негромко проворчал он и пустил пони шагом.

На следующий вечер, много позже ужина и вечерней молитвы, Манфред лежал в кровати; свеча на полке над его головой была старательно заслонена, чтобы ее свет не сказал тете Труди о расточительности Манфреда. Он читал Гете, любимого писателя отца. Это было нелегко, хотя его немецкий значительно улучшился. Тетя Труди настаивала, чтобы два дня в неделю в доме говорили только по-немецки, и за столом затевала сложные ученые дискуссии, в которых должны были участвовать все члены семьи, и не просто должны – обязаны. Но Гете – не шутки, и Манфред так сосредоточился на сложном использовании писателем глаголов, что заметил дядю Тромпа, только когда его тень упала на кровать и книгу взяли из рук.

– Испортишь глаза, йонг.

Манфред быстро сел, свесил ноги с кровати, а дядя Тромп сел с ним рядом.

Несколько мгновений старик листал книгу. Потом заговорил, не поднимая головы.

– Завтра утром Раутенбах уезжает в Виндхук на своем «форде-Т». Везет на рынок сотню индеек. В кузове есть для тебя место. Вываляешься в перьях и индюшачьем помете, зато дорога обойдется дешевле, чем поезд.

– Спасибо, дядя Тромп.

– В городе есть старая вдова, набожная, достойная женщина, к тому же отличная кухарка. Будешь жить у нее. Я ей написал.

Он достал из кармана листок из своего блокнота и положил Манфреду на колени. Листок был сложен и запечатан красным воском: на жалованье деревенского священника нельзя было купить такую роскошь, как конверт.

– Спасибо, дядя Тромп.

Манфред не знал, что еще сказать. Ему хотелось обхватить руками толстую медвежью шею и прижаться щекой к жесткой бороде, но он сдержался.

– Могут быть другие расходы, – проворчал дядя Тромп. – Не знаю, как ты вернешься. Но вот…

Он порылся в кармане, другой рукой схватил запястье Манфреда и что-то положил ему в открытую ладонь.

Манфред увидел две блестящие монеты в полкроны и медленно покачал головой.

– Дядя Тромп…

– Ничего не говори, йонг, особенно тете Труди.

Он начал вставать, но Манфред схватил его за рукав.

– Дядя Тромп, я отплачу тебе – за это и за все остальное.

– Я знаю, что отплатишь, йонг. Когда-нибудь ты воздашь мне тысячекратно – гордостью и радостью.

– Нет, нет. Не «когда-нибудь». Сейчас. Я могу отплатить тебе сейчас.

Манфред вскочил с кровати и подбежал к стоявшему на четырех кирпичах перевернутому упаковочному ящику, и служившему ему шкафом. Наклонился, сунул руку под ящик и вытащил оттуда желтый кисет. Торопливо вернулся к дяде Тромпу и потянул за шнурки маленького кисета. Его руки дрожали от волнения и желания порадовать.

– Вот, дядя Тромп, открой сам.

Снисходительно улыбаясь, дядя Тромп протянул огромную лапу, тыльную сторону которой покрывали жесткие черные завитки; пальцы были толстые, как деревенские сосиски.

– Что у тебя здесь, йонг? – весело спросил он, но его улыбка застыла, когда Манфред высыпал ему на ладонь сверкающие камни.

– Алмазы, дядя Тромп, – прошептал Манфред. – Достаточно, чтобы сделать тебя богатым человеком. Достаточно, чтобы купить все, что тебе нужно.

– Где ты их взял, йонг? – Голос дяди Тромпа звучал спокойно и бесстрастно. – Как они оказались у тебя?

– Мой папа… отец. Он спрятал их за подкладкой моего пиджака. Сказал, что они для меня, чтобы заплатить за мое воспитание и образование, заплатить за все, что он хотел для меня сделать, но так и не смог.

– Так! – негромко сказал дядя Тромп. – Значит, все, что пишут в газетах, правда. Это не английское вранье. Твой отец – разбойник и грабитель. – Огромная рука сжала сверкающие сокровища. – И ты был с ним, йонг! Ты наверняка был с ним, когда он творил те бесчинства, за которые его будут судить и осудят. Ты был с ним, йонг? Отвечай! – Его голос набирал силу, как ветер в бурю, и вот взревел: – Ты совершил вместе с ним это великое зло, йонг? – Другой рукой он схватил Манфреда за перед рубашки и подтащил его к себе, так что лицо мальчика оказалось в нескольких дюймах от его торчащей бороды. – Исповедуйся, йонг. Расскажи мне все, до последней капли зла. Был ли ты с отцом, когда он напал на английскую женщину и ограбил ее?

– Нет! Нет! – Манфред яростно мотал головой. – Это неправда. Отец ничего такого не делал. Это наши алмазы. Он мне объяснил это. Он забрал то, что по праву принадлежало нам.

– Был ли ты с ним, когда он это делал, йонг? Говори правду, – перебил его новым ревом дядя Тромп. – Говори, был ты с ним?

– Нет, дядя Тромп. Он пошел один. А вернулся раненый. Его рука… его запястье…

– Благодарю Тебя, Господи! – Дядя Тромп с облегчением посмотрел вверх. – Прости его, ибо он не ведал, что творит, Господь. Его вовлек в грех дурной человек.

– Отец хороший, – возразил Манфред. – У него отобрали то, что по справедливости принадлежало нам.

– Молчи, йонг. – Оум Тромп выпрямился во весь рост, великолепный и страшный, как библейский пророк. – Твои слова – оскорбление Господу. Ты будешь наказан здесь и сейчас.

Он потащил Манфреда по мастерской и подтолкнул к черной железной наковальне.

– Не укради. Так сказал сам Господь. – Он положил один алмаз в центр наковальни. – Эти камни – порождение страшного зла. – Дядя Тромп протянул руку к стойке у стены и снял с нее четырехфунтовый молот. – Их надлежит уничтожить.

И он сунул молот в руки Манфреду.

– Молись о прощении, йонг. Моли Господа о милосердии и прощении – и бей!

Манфред стоял с молотом в руках и смотрел на алмаз на наковальне.

– Бей, йонг! Разбей проклятый камень или будешь вечно проклят, – ревел дядя Тромп. – Бей во имя Господа. Избавься от вины и стыда.

Манфред медленно поднял молот и замешкался. Он повернулся и посмотрел на свирепого старика.

– Бей быстрей! – ревел дядя Тромп. – Немедленно!

И Манфред занес молот таким же гибким, плавным движением, каким рубил дрова, и выдохнул от усилия, когда молот ударил о наковальню.

Манфред медленно поднял молот. Алмаз превратился в белый порошок, тоньше сахара, но в каждом миниатюрном кристалле оставались огонь и красота, когда эти кристаллы ловили и усиливали огонь свечи; дядя Тромп ладонью смахнул с наковальни алмазную пыль, и та многоцветным радужным облаком опустилась на земляной пол.

Дядя Тромп положил на наковальню другой огненный камень – целое состояние, столько человек может скопить за десять лет непрерывного труда, – и отступил.

– Бей! – крикнул он. Молот свистнул в воздухе, и наковальня зазвенела, как большой гонг. Драгоценную пыль смахнули, и на ее место лег новый камень.

– Бей! – ревел Труба Господня, и Манфред работал молотом, крякая от усилий и всхлипывая при каждом ударе, пока наконец дядя Тромп не воскликнул:

– Хвала Господу, да славится имя Его. Готово!

Он упал на колени, потащив за собой Манфреда. Они склонились у наковальни, как у алтаря, и белая алмазная пыль покрыла их колени, когда они молились.

– О Господи Иисусе, взгляни милосердно на это раскаяние. Ты, который отдал Свою жизнь за наше спасение, прости Твоего юного слугу, чье детское невежество довело его до ужасного греха.

Было уже за полночь и свеча догорала в лужице воска, когда дядя Тромп встал с колен и поднял Манфреда.

– Ложись спать, йонг. Мы сделали все что могли для спасения твоей души.

Он смотрел, как Манфред разделся и лег под серое одеяло. Потом тихо спросил: