Возвращение - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 36

И биолог Перси Диксон, черный, заросший курчавым волосом, тоже думал о Горбовском. Перси Диксон работал в области космопсихологии и космофизиологии человека. Он был стар, очень много знал и провел над собой и над другими массу сумасшедших экспериментов. Он пришел к заключению, что человек, пробывший в Пространстве в общей сложности больше двадцати лет, отвыкает от Земли и перестает считать Землю домом. Оставаясь землянином, он перестает быть человеком Земли. Перси Диксон сам стал таким и не понимал, почему Горбовский, налетавший более пятидесяти парсеков и побывавший на десятке лун и планет, время от времени вдруг поднимает очи горе и говорит со вздохом: «На лужайку бы! В травку! Полежать. И чтобы речка».

И Лю Гуань-чэн, атмосферный физик, думал о Горбовском. Он размышлял над его прощальными словами: «Посмотрю, стоит ли». И Гуань-чэн очень боялся, что Горбовский, вернувшись, скажет: «Не стоит». Так уже случалось несколько раз. Лю Гуань-чэн занимался бешеными атмосферами и был вечным должником Горбовского, и каждый раз ему казалось, что он отправляет Горбовского на смерть. Однажды Лю сказал ему об этом. Горбовский серьезно ответил: «Знаете, Лю, еще не было случая, чтобы я не вернулся».

Генеральный уполномоченный совета Космогации, директор транскосмической звездолетной базы и лаборатории «Владислава ЕН 17», профессор и десантник Август-Иоганн Бадер тоже думал о Горбовском. Почему-то он вспомнил, как пятнадцать лет назад на Цифэе Горбовский прощался со своей матерью. Горбовский и Бадер уходили к Трансплутону. Это очень печальный момент — прощание с родными перед космическим рейсом. Бадеру показалось, что Горбовский простился с матерью очень небрежно. Как капитан корабля — тогда он был капитаном корабля, — Бадер счел своим долгом сделать Горбовскому внушение. «В такой печальный момент, — сказал он строго, но мягко, — ваше сердце должно было биться в унисон с сердцем вашей матушки. Высокая добродетель каждого человека состоит в том, что…» Горбовский слушал молча, а когда Бадер закончил выговор, сказал странным голосом: «Август, а у вас есть мама?» Да, он так и сказал: «мама». Не мать, не муттер, но — мама.

— Вышел на ту сторону, — сказал Лю.

Валькенштейн поглядел на экран. Всплески туманных пятен исчезли. Он поглядел на Бадера. Бадер сидел, вцепившись в сиденье стула, и у него был такой вид, словно его тошнит. Он поднял на Валькенштейна глаза и вымученно улыбнулся.

— Одно дело, — сказал он, старательно выговаривая буквы, — когда ты сам, абер совсем другое дело, когда некто другой.

Валькенштейн отвернулся. По его мнению, было совершенно безразлично, кто делает дело. Он поднялся и вышел в коридор. У кессонного люка он увидел незнакомого молодого человека с бритым загорелым лицом и бритым лоснящимся черепом. Валькенштейн остановился, оглядывая его с головы до ног.

— Кто вы такой? — спросил он неприветливо. Меньше всего он ожидал встретить на «Тариэле» незнакомого человека.

Молодой человек кривовато усмехнулся.

— Меня зовут Сидоров, — сказал он. — Я биолог и хочу видеть товарища Горбовского.

— Горбовский в поиске, — сказал Валькенштейн. — Как вы попали на корабль?

— Меня привез директор Бадер…

— А, — сказал Валькенштейн. Бадер прибыл на звездолет два часа назад.

— …и, вероятно, забыл про меня.

— Естественно, — сказал Валькенштейн. — Это вполне естественно для директора Бадера. Он весьма взволнован.

— Я понимаю. — Сидоров поглядел на носки своих ботинок и сказал: — Я хотел переговорить с товарищем Горбовским.

— Вам придется подождать, — сказал Валькенштейн. — Пойдемте, я провожу вас в кают-компанию.

Он проводил Сидорова в кают-компанию, положил перед ним пачку последних земных журналов и вернулся в рубку. Десантники улыбались, Бадер утирал пот со лба и тоже улыбался. На экране опять бились туманные всплески.

— Возвращается, — сказал Диксон. — Он сказал, что одного витка на первый раз достаточно.

— Конечно, достаточно, — сказал Валькенштейн.

— Вполне достаточно, — сказал Лю.

Через четверть часа Горбовский выкарабкался из кессона, на ходу расстегивая пилотский комбинезон. Был он рассеян и смотрел поверх голов.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Лю.

— Все в порядке, — сказал Горбовский. Он остановился посредине коридора и стал вылезать из комбинезона. Он выпростал из комбинезона одну ногу, наступил на рукав и чуть не упал. — То есть, что я говорю — все в порядке… Все никуда не годится!

— А что именно? — осведомился Валькенштейн.

— Я есть хочу, — заявил Горбовский.

Он вылез наконец из комбинезона и направился в кают-компанию, волоча комбинезон по полу за рукав.

— Дурацкая планета! — сказал он. Валькенштейн отобрал у него комбинезон и пошел рядом.

— Дурацкая планета, — повторил Горбовский, глядя поверх голов.

— Это весьма трудная планета для высадки, — подтвердил Бадер, отчетливо выговаривая буквы.

— Дайте мне поесть, — сказал Горбовский.

В кают-компании он с довольным стенанием повалился на диван. Когда он вошел, Сидоров вскочил на ноги.

— Сидите, сидите, — благосклонно сказал Горбовский.

— Так что же случилось? — спросил Валькенштейн.

— Ничего особенного, — сказал Горбовский. — Наши боты не годятся для высадки.

— Почему?

— Не знаю. Фотонные корабли не годятся для высадки. Все время нарушается настройка магнитных ловушек в реакторе.

— Атмосферные магнитные поля, — сказал атмосферный физик Лю и потер руки, шурша ладонями.

— Может быть, — сказал Горбовский.

— Что ж, — неторопливо сказал Бадер, — я вам дам импульсную ракету. Или ионолет.

— Дайте, Август, — сказал Горбовский. — Дайте, пожалуйста, нам ионолет или импульсную ракету. И дайте мне поесть кто-нибудь.

— Господи, — сказал Валькенштейн, — да я уж и не помню, когда в последний раз водил импульсную ракету!

— Ничего, — сказал Горбовский, — вспомнишь. Послушайте, — ласково сказал он, — дадут мне сегодня покушать?

— Сейчас, — сказал Валькенштейн.

Он извинился перед Сидоровым, снял со стола журналы и накрыл стол хлорвиниловой скатертью. Затем он поставил на стол хлеб, масло, молоко и гречневую кашу. — Стол накрыт, Леонид Андреевич, — сказал он.