Пушкин - историк Петра - Лисунов Андрей Петрович - Страница 21

Вероятнее всего, что в это же время или чуть раньше, сразу же после большого литературного собрания у Греча около ста “неизвестных мне русских великих людей” (XII,329), поэт пишет статью “О ничтожестве литературы русской”, где особое место занимают попытки Пушкина определенным образом сформулировать свое отношение к петровским реформам. При этом очевидно, что поэт испытывает серьезные затруднения. Сначала он самым тесным образом связывает реформы с европейским влиянием: “Крутой переворот, произведенный мощным самодержавием Петра, ниспровергнул все старое, и европейское влияние разлилось по всей России. Голландия и Англия образовали наши флоты, Пруссия - наши войска, Лейбниц начертал план гражданских учреждений”. Кстати, тем самым поэт демонстрирует свою историческую осведомленность. Затем пытается вернуться к “шербатовской формуле” и напоминает о главной мысли: “...меры революционные, предпринятые им по необходимости, в минуту преобразования, и которые не успел он отменить, надолго еще возымели силу закона. Доныне, например, сохраняется дворянство, даруемое порядком службы, мимо верховной власти” (XI,501). Но уже в следующей редакции характер высказывания резко меняется: “Петр I был нетерпелив. Став главою новых идей, он, может быть, дал слишком крутой оборот огромным колесам государства. В общем презрении ко всему старому, народному, включена и народная поэзия, столь живо проявившаяся в грустных песнях, в сказках (нелепых) и в летописях” (Х1,501). Затем Пушкин отказывается от всякой критики и по сути дела использует фразеологию “Стансов”: “Наконец, явился Петр. Россия вошла в Европу, как спущенный корабль, при стуке топора и при громе пушек. Но войны, предпринятые Петром Великим, были благодетельны и плодотворны. Успех народного преобразования был следствием Полтавской битвы, и европейское просвещение причалило к берегам завоеванной Невы. Петр не успел довершить многое, начатое им. Он умер в поре мужества, во всей силе творческой своей деятельности. Он бросил на словесность взор рассеянный, но проницательный” (XI,269). Обычно это мнение принято считать окончательным и бесспорным свидетельством пушкинского признания реформ Петра. Однако статья не была закончена, и неизвестно, к каким мыслям пришел бы поэт, обозревая русскую литературу. Особого внимания требуют лишь резкие колебания точек зрения поэта, которые нельзя объяснить одним поиском удачных выражений и размышлениями над двойственной природой петровского времени. Очевидно, Пушкин сознательно отказался от резкой критики деятельности Петра и заменил ее на более мягкую, понимая, что в рамках литературной статьи сделать это невозможно, и , вероятно, ничего, кроме неудовольствия власти, не вызовет. В таком виде статья, не касаясь глубоких обобщений, все равно была направлена против реформатора, поскольку посвящалась чрезмерному влиянию западной литературы, начавшейся с Петра. Но и новый вариант, после того как открылся факт перлюстрации писем, уже не устраивал Пушкина. Он понял, что честного сотрудничества с властью не получилось: “...я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно” (XV,156).

Какое-то время Пушкин пытается успокоиться и, видимо, продолжает работу над “Историей Петра”. Во всяком случае, нет никаких оснований не доверять свидетельству самого поэта: “ “Петр ] -й” идет; того и гляди напечатаю 1-й том к зиме. На того я перестал сердиться, отому что, в сущности говоря , не он виноват в свинстве,

его окружающем. А живя в нужнике, поневоле привыкнешь к-, и

вонь его тебе не будет противна, даром что genteleman” (XV, 159). Но уже через две недели Пушкин пишет Бенкендорфу прямо противоположное: “Поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу (...) я просил бы, чтобы дозволение посещать архивы (...) не было взято обратно” (XV, 165). О том же , но куда в более резкой форме, сообщает он и жене: “Я крепко думаю об отставке (...) Я могу иметь большие суммы, но мы много и проживали (...) мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане (...) Все тот виноват; но бог с ним; отпустил бы лишь меня восвояси” (XV, 167).

Почему Пушкин решил подать в отставку в самый разгар работы над “Историей Петра”? Возможно, поэт воспользовался поводом, чтобы уйти из-под опеки власти, которая, как он понял, не доверяла ему и не собиралась прислушиваться к его мнению, а главное - не дала бы написать правду о Петре. Но дальнейшие события показали, в какой глубокой зависимости от власти оказался поэт. Довольно скоро Жуковский объяснил ему, что простого выхода из этой ситуации нет, что милости, оказанные ему царем, не должны остаться безответными. Пушкин вынужден был вновь писать Бенкендорфу: “Несколько дней тому назад я имел честь обратиться к Вашему сиятельству с просьбой о разрешении оставить службу. Так как поступок этот неблаговиден, покорнейше прошу Вас, граф, не давать хода моему прошению” (XV, 172). Но отставка уже была принята, а вместе с ней наложен запрет и на пользование архивами. Пушкину пришлось повторить свое прошение. В письме к жене он так описал эту ситуацию: “На днях хандра меня взяла; подал я в отставку. Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абшид, что я вструхнул, и Христом и богом прошу, чтоб мне отставку не давали (...) Бог велик; пивное то, что я не хочу, чтоб могли меня заподозрить в неблагодарности. Это хуже либерализма” (XV, 180). Итог же этой истории он подвел в дневнике: “11рошедший месяц был бурен. Чуть было не поссорился я со двором, - но все перемололось. Однако это мне не пройдет” (X1I,331). Последняя фраза многозначительна. Она свидетельствовала об изменении пушкинского отношения не только к власти, но и к самой “Истории Петра”. Скорей всего, поэт на некоторое время оставляет исторические занятия и работает над корректурой Пугачева вплоть до отъезда на Полотняные заводы в середине августа 1834 года.

В Болдине Пушкину удается написать лишь “Сказку о золотом петушке”, которая, как справедливо заметила Ахматова, была посвящена взаимоотношениям с властью. Ирония становилась естественной формой выражения мысли загнанного в угол поэта. Здесь же, по всей видимости, Пушкин пишет “Начало автобиографии”, где фигура Петра впервые выступает в обеих ветвях пушкинской родословной. И хотя поэт по-прежнему уделяет много внимания отношениям Ганнибала и Петра, он избегает политической оценки событий. Вернувшись в середине октября в Петербург, Пушкин знакомит друзей с “Медным всадником”. А.И.Тургеневу, представителю старшего поколения, она нравится. А вот у молодых Смирновых, в доме которых поэт особенно охотно читал свои новые произведения, она не вызвала интереса. Культ Петра уже требовал специальных авторских разъяснений, в чем состояла главная мысль поэмы, каких вообще исторических взглядов придерживался поэт? И Пушкину приходилось объяснять. Свидетельства таких разговоров содержатся и в дневнике А.Тургенева: “Обедал и кончил вечер у Смирновых с Жуковским, Икскулем и Пушкиным. Много о прошедшем в России, о Петре, Гкагсрине”, и в дневнике Смирновой-Россет: “Пугачевский бунт, в рукописи, был слушаем после такого обеда. За столом говорили, спорили; кончалось всегда тем, что Пушкин говорил один и всегда имел последнее слово” 165.

28 ноября, после долгого перерыва, поэт записывает в своем дневнике: ““Пугачев” мой отпечатан. Я ждал- все возвращение царя из Пруссии. Вечор он приехал” ( XII,353). И хотя Пушкин, как он выражается, злословит в отношении власти - запись от 5 декабря -очевидно, его все же не покидает надежда повлиять на мнение царя. Вслед за первым экземпляром “Истории Пугачева” поэт посылает 11иколаю “Замечания к бунту”, которые задумал написать еще в начале года и откладывал до публикации основной работы. Они то и должны были обратить внимание власти на основную причину ослабления государства. В специальном заключительном разделе, вынесенном под заголовок “Общие замечания”, Пушкин делает вполне определенный вывод, что власть удержалась благодаря дворянству, еще не развращенному чиновничеством и наплывом людей из нижних сословий: “Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства (...) (NB Класс приказных и чиновников был еще малочислен (...) Шванвич один был из хороших дворян)”(1Х,108).