Серебряные коньки - Додж Мери Мейп - Страница 30

– Вот твой ремешок, Ганс, – вполголоса проговорил Петер. – Благодарю тебя за услугу: ты поступил великодушно и сделал мне большое одолжение. Я никогда не забуду этого. Только когда мы побежали в третий раз, я понял, как мне хотелось стать победителем!

Ганс покраснел и растерялся, не находя слов.

– Ничего, ничего, мингер! – воскликнула Метта, стараясь выручить его из неловкого положения. – И Ганс от всего сердца желал того же; я знаю, что желал!

– К тому же я ничего не потерял, отказавшись от состязания, – сказал Ганс. – Я почувствовал с самого начала какую-то тяжесть и неловкость в ногах. У меня не могло быть никакой надежды на успех: за последнее время я отвык от металлических коньков.

– Ну, я смотрю на это иначе, – сказал Петер.

Ламберт кашлянул и взглянул на него, как бы напоминая, что им пора идти, а Бен положил на стол какой-то сверток.

– Ах, я и забыл о поручении, которое мне дали! – воскликнул Петер. – Твоя сестра, Ганс, убежала так быстро после того, как получила коньки, что мефрау ван Глек не успела отдать ей футляр от них.

– Ай-ай-ай! Какая невежливая девочка! – сказала Метта, качая головой и с упреком глядя на Гретель, но думая в то же время, что едва ли на свете много матерей, у которых были бы такие славные дочки.

– Нисколько! – ответил, смеясь, Петер. – Она поступила вполне естественно. Очень понятно, что ей хотелось поскорее показать свои сокровища вам. Всякий сделал бы то же самое на ее месте… Ну, мы не станем задерживать тебя, Ганс, – прибавил он.

Но Ганс уже не слышал его. Он наклонился к отцу и не спускал с него глаз.

– Томас Гигс! – вполголоса говорил Рафф. – Да, Томас Гигс – вот имя! Ах, если бы мне припомнить и название города!

Необыкновенно изящный футляр для коньков был из красного сафьяна с серебряными украшениями. Он был выложен внутри бархатом, а в уголке было клеймо с адресом и фамилией хозяина мастерской.

Гретель поблагодарила Петера и, с восторгом глядя на футляр, стала осматривать его со всех сторон.

– Его сделал мингер Бирмингем, – сказала она.

– Бирмингем! – воскликнул Ламберт. – В Англии есть такой город. Покажи-ка мне!

– Немудрено, что ты ошиблась, – сказал он, наклонившись к огню и пристально рассматривая клеймо. – Ящичек сделан в Бирмингеме, а фамилия напечатана такими маленькими буквами, что ее трудно прочитать… Нет, я не могу разобрать!

– Дай, я попробую, – вмешался Петер. – По-моему, буквы совершенно ясны. Т… О… Да, первая буква Т…

– Ну, если ты будешь читать таким образом, то мы немного узнаем! – воскликнул Ламберт. – Т и О будет ТО. А что же дальше?

– Постой… ТО… ТО… Томас Гигс – вот что!.. А теперь идем: мы задерживаем Ганса.

Он обернулся, чтобы проститься с добрыми хозяевами, но вдруг остановился. Что это с ними сделалось? Рафф и Ганс вскочили и с изумлением глядят на него. У Гретель какой-то дикий вид; Метта, держа в руке незажженную свечу, мечется из стороны в сторону и кричит:

– Ганс, Ганс, где твоя шапка?.. Скорее! Скорее!

– Бирмингем! Гигс! – воскликнул Ганс. – Ведь вы сказали «Томас Гигс»! Ну, значит, мы нашли его… Я должен сейчас же идти!..

– Видите, молодые господа, – пробормотала Метта, схватив с кровати шапку Ганса. – Мы… мы знаем его. Он наш… впрочем, нет… Я хочу сказать… Ах, Ганс, ты должен сию же минуту бежать в Амстердам!

– До свидания! – сказал Ганс, лицо которого сияло от радости. – Извините меня, мне нужно идти… Бирмингем, Гигс! Гигс, Бирмингем!

Мать подала ему шапку, Гретель – коньки, и он исчез.

Мальчики испуганно переглянулись: им показалось, что все Бринкеры сошли с ума. Они сконфуженно простились и пошли к двери, но Рафф остановил их.

– Этот Томас Гигс, – сказал он, – этот Томас Гигс – человек.

– А! – воскликнул Петер, приходя к заключению, что хозяин дома еще безумнее остальных членов семьи.

– Да, человек… то есть… гм!.. то есть друг. Мы считали его умершим. Надеюсь, что это он. Так вы говорите, что он в Англии?

– Да, в Бирмингеме.

– Я знаю Томаса Гигса, – сказал Бен, обращаясь к Ламберту. – Его магазин недалеко от нашего дома. Этот Гигс большой чудак и живет очень уединенно. Настоящая улитка! Я не раз видел его. У него серьезное, грустное лицо и замечательно красивые глаза. Я как-то заказывал ему альбом для подарка Дженни в день ее рождения, и он вышел чудо как хорош. У Гигса в мастерской делают записные книжки, бумажники, футляры для биноклей и всевозможные кожаные вещи.

Так как Бен говорил по-английски, то Ламберт счел своей обязанностью перевести присутствующим его слова и заметил, что хозяева слушали его с большим удовольствием, хотя Рафф дрожал, а у Метты на глазах были слезы.

* * *

Доктор приехал вечером вместе с Гансом, и ему тотчас же передали рассказ Бена.

– Вам следовало бы повидаться с этим английским мальчиком, мингер, – сказал Рафф, – а то он того и гляди перезабудет все, что знает о Томасе Гигсе. Уж одно это имя чего стоит – и его-то трудно запомнить! Оно пришло мне на ум как-то сразу, вдруг, а потом опять выскользнуло из памяти. Хорошо, что Ганс записал его. Да, мингер, я бы на вашем месте потолковал с этим английским мальчиком. Оказывается, он часто виделся с вашим сыном, – как вам это нравится?

– Вы можете перехватить мальчика на дороге, когда он будет возвращаться из Амстердама, – поддержала мужа Метта. – Вы сейчас же узнаете его. Он говорит очень быстро, но не по-нашему, а волосы у него кудрявые, как у всех иностранцев. К тому же с ним будет сын мингера ван Гольпа. Они, наверное, вернутся вместе.

Доктор, лицо которого сияло от радости, пробормотал что-то насчет безумия менять свою фамилию на какую-то отвратительную английскую и весело простился со всеми.

Кучер, очень недовольный, что ему велели ехать назад, в Амстердам, облегчил свою душу во время пути. Когда доктор уселся в карету и дверца захлопнулась, его возница стал довольно громко рассуждать про людей, которые думают только о себе, не заботятся ни о ком и без толку разъезжают с места на место.

Глава XX. Заря новой жизни

В начале января Томас Гигс, уже превратившийся в Лоренса Бёкмана, приехал вместе с отцом к Бринкерам.

Рафф сидел около огня, отдыхая после дневной работы; Гретель стояла около него с только что набитой и зажженной трубкой; Метта вязала, а Ганс, усевшись около окна, прилежно учил свои уроки. Все дышало миром и покоем в этом маленьком домике, где собралась дружная, любящая семья.

Когда доктор представил хозяевам своего сына, Метта предложила гостям напиться чаю.

– Сегодня такой холод и ветер, – сказала она, – что вы, наверное, озябли.

Гретель внимательно рассматривала Лоренса и чувствовала себя несколько разочарованной. Она ожидала, что ей придется присутствовать при какой-нибудь трагической сцене вроде тех, которые ей не раз читала Анни из своих книжек. Но ничего подобного не случилось. Молодой человек, чуть не сделавшийся убийцей, скитавшийся по свету в течение десяти лет и думавший, что отец отрекся от него, – этот молодой человек, с таким отчаянием покидавший свою родину, преспокойно сидел около камина и ничем особенным не отличался от других!

Правда, его голос дрожал, когда он благодарил ее отца, а на лице его появилась светлая улыбка – наверное, такая же светлая, как у человека, который убил дракона и принес королю живой воды, – но во всяком случае он был совсем не похож на героев из книжек Анни. Он даже не поднял рук к небу и не воскликнул: «С этих пор клянусь быть всегда верным моей семье, моему королю и моему отечеству!», что в данных обстоятельствах пришлось бы как нельзя более кстати.

Но если Гретель испытывала некоторое разочарование, зато Рафф чувствовал себя вполне довольным. Поручение было исполнено; доктор нашел своего сына, и этот сын оказался к тому же не виновным ни в каком преступлении. Да, все кончилось как нельзя лучше.