У обелиска (сборник) - Перумов Ник - Страница 51

В глазах мага за стеклышками очков было столько печали, что Нона не удержалась, коснулась рукой его руки.

– Вы приходите к нам ужинать, Леонид Яковлевич. Непременно приходите.

– Обязательно приду, Нона Васильевна.

Зойка стояла посреди кабинета, понурившись, и каждую секунду обещала себе, что сумеет поднять глаза на майора. Вот только досчитает до пяти, нет, до десяти, и обязательно посмотрит на него. Она слишком хорошо знала, что увидит во взгляде Румянова, поэтому все увеличивала счет. «Нет, двадцать пять – и все, посмотрю. Я фронтовик. Не смеет он распекать меня, как школьницу».

– Именно! – проговорил Румянов, спокойно сидя за столом и наблюдая за тем, как уши товарища Волковой становятся пунцовыми от стыда. Он выговаривал слова громко и четко, неясное эхо звенело в углах под потолком, словно от ударов плетью. – Вы поступили как школьница! Глупая, безответственная девчонка! Зачем вы потащили то платье домой?! Вам выдали обмундирование, а вы, как баба, с тряпками своими! Да, обошлось. Но ваша сестра могла умереть. Или еще кто-то из квартиры, кто сунулся бы в ваш узел или в ванную. Вы должны были отнести узел на термическую обработку после магической. Там бы обжарили при двухстах градусах…

– Так ей же немного надо. Девяноста хватит. Она же на платье была уже пассивизированная, только горячим сполоснуть…

– И такой хватило бы, чтобы пару штатских угробить, вздумай они копаться в ваших вещах! Что вам далось так это платье?!

– Оно… не мое, – совершенно смутившись, пробормотала Зойка. – Сестры. У меня только фронтовое… Нона мне свое платье дала, а я испортила. Подумала: отстираю и отдам.

– У вас что, одежды нет? Отчего не сошьете? Слава богу, мы своих сотрудников голодом не морим. Оля и продуктами, и деньгами не обижена. Материи надо – будет. Какую вам? Ситцу? Или хотите шелковое? Можем, через денек-другой сделаем.

– Это все Олино. Не буду я на дочери наживаться. Сама заработаю, – задрала подбородок Зойка. – Я стираю, шью. Пока мало выходит, да и сестре отдаю на хозяйство. А то и так живем у них, платья ее ношу…

– А вы гордячка, Зоя Васильевна, – сердито проговорил Румянов, но глаза его – впервые за два года видела такое Зойка – смеялись. – Фронтовичка, мать волшебницы на государственной службе и стираете белье по дворам? Однако – гонор. Даже удивительно, что при таком характере вы магом не родились, товарищ Волкова. Может, это оттого, что глупая, как гусыня. И корове, если бодливая, судьба рогов не дает. Не сопите так, Зоя Васильевна, на обиженных заговоренку возят. Если бы не ваше «Материнское слово», если бы можно было вас с Олей разделить без вреда ей – вас за ваши фордыбасы вечные уже давно… Эх, Зоя Васильевна, в рубашке родилась, а губой дрожишь. Все. Вольно.

Зойка осталась стоять, обиженно насупившись.

– Иди, тебе сказано! – прикрикнул Румянов, обходя стол, словно собирался и сам прочь из кабинета. Приблизившись, он не склонился, а скорее качнулся к ней, шепнув в ухо:

– Еще раз ослушаешься, Зойка, – посажу на десять суток. Вместе с Олей. И генералы мне не указ. – А потом громко добавил, придерживая дверь: – Привет сестре!

Едва Зойка выскочила, красная от стыда и унижения, из кабинета, как из-за угла вынырнула Оля, прижалась, обхватив за талию. На душе сразу стало легче.

«Ну, сглупила, – сказала сама себе Зойка. – Бывает. А Нонка вечно сунется во все».

– Оленька, ведь я Нону чуть не убила, – всхлипнула она, позволяя, наконец, себе расслабиться. – Она ведь как мать мне была после того, как родителей не стало. Замуж за Антона не пошла, потому что я у нее на руках была. А я вот как ей едва не отплатила! Как я людям-то в глаза бы глядела, если б Нонча умерла?! Словно прокаженная: куда ни сунусь – везде кровь, кровь… Умирают все, а я отчего-то живу, дура неуклюжая!

– На войне всегда кровь. И смерть везде. Не станет старуха с косой ходить по линии фронта и спрашивать: «Где моя Зоя Волкова?» – Говоривший вышел из того же укрытия, где дожидалась матери Оля – маленькой ниши с двумя скамейками для ожидающих приема.

Оля бросилась к нему, запрыгала, дергая мать за рукав.

– Здравствуйте, Зоя Васильевна, – сказал он с улыбкой. – Ни разу не видел вас за всю войну с мокрыми глазами, а тут нате, такая слякоть.

– Товарищ Рыбнев! Товарищ политрук! Костя! – Зойка почувствовала, как снова краснеют щеки, на этот раз не от стыда – от радости и смущения. Рыбнев смотрел так тепло, улыбался так искренне, что Зойка улыбнулась в ответ.

– А мы тут как раз с Львом Сергеевичем к нашему общему другу. Помощи просить. Организуем экспериментальный госпиталь для фронтовиков и тружеников тыла, подвергшихся магическим воздействиям. Оно же, сами знаете, какое дело – магическое ранение. Рецидивирует часто. Вот Лев Сергеевич и добился разрешения. Набираем персонал, толковых магов в исследовательский сектор. На самом деле, все, конечно, наш Лев пробивает, он у нас знаете каков. Думали, может, и вас у Румянова попросить с Олей?

Рыбнев подмигнул, но, заметив погасший взгляд матери и дочери, тотчас рассмеялся невесело:

– Да ладно, шучу я, девчата. Кто ж вас нам в глухомань рязанскую отдаст, таких ценных. Вы, говорят, в группе по борьбе с «Серой слизью»… Не пугайтесь, доступ у меня сейчас достаточный, чтобы так говорить, дурного не будет. Просто… чем леший не шутит, вдруг да отдадут вас Льву Сергеевичу? Поедете?

Оля закивала, схватив Рыбнева за руку.

– Эх, Олюнька, жаль «слово» материнское, а не отцовское. – Он поцеловал девочку в макушку. – Забрал бы тебя в Рязань, мамка и пискнуть бы не успела.

Он подмигнул Зойке, намекая: подыграй.

– Вот умеешь ты так, Оля. Все норовят удочерить. Если б не «материнское» – она бы от меня еще в Берлине на танке Саши Короткова укатила. Уж как дочку такую ему хотелось.

– Так, выходит, ты, Ольга, от мамки чуть в танкистки не подалась?! – расхохотался Рыбнев. – Лиха девка! Лет через восемь будет у тебя, Зоя Васильевна, не дочь, а беда. Станешь с винтовкой ухажеров гонять.

– Нет, ее Румянов заколдует – сами разбегутся. Или щит вокруг дома поставит…

Оля надулась обиженно. Веселая насмешливость политрука передалась и Зойке, она тоже поцеловала дочку в макушку и прижала к себе, тормоша.

– Товарищ Рыбнев, – раздался из приоткрывшейся двери голос майора, в котором прозвучал такой холод, что улыбки разом сошли с лиц всех троих. – Зайдите.

– Зоя Васильевна, – быстро проговорил Константин, уже повернувшись всем корпусом в сторону кабинета, куда его вызвали. – Где мне вас искать? Я еще два дня в городе. Давайте погуляем, вы мне все покажете с Олей…

– Идите, Костя, идите. Юрий Саввич ждет. Я вам внизу на вахте адрес оставлю. Мы у сестры моей живем.

Оля толкала и толкала мать под локоть.

– Да что такое? – рассердилась, наконец, Зойка, когда за Рыбневым закрылась дверь. Оля сердито указала пальцем вслед ушедшему политруку.

– Да, я не стану спрашивать, где они остановились. Мне и так в эту мирную жизнь никак не влиться, а ты… Пусть война в прошлом останется, Константин, Лев Сергеевич, все… Мы теперь с тобой другой жизнью живем. Теперь я не раненых вожу и не с магами во всякую дрянь лезу – белье стираю. Между прочим, Клавдия Ершова очень хвалила.

Зойка поволокла упирающуюся Олю вниз по лестнице, толком не понимая, от кого бежит.

– И, да, – ответила она дочери, безошибочно читая вопрос в ее взгляде, – я не оставлю на вахте никакого адреса. И без того все за спиной говорят, что я такая… нечестная, раз на войне столько была. А уж если товарищ политрук явится, в форме-то да с ямкой своей на подбородке, да с глазами этими своими синими – не будет мне житья во дворе, никто сорочки простирнуть не принесет. Разве кто поверит, что…. Эх, что говорю, – оборвала себя Зойка. – Нельзя тебе такое слушать.

Оля почти бежала за матерью, но все же умудрилась нырнуть ей под руку и встать на пути. Указала пальцем в сторону двери уборной.