У обелиска (сборник) - Перумов Ник - Страница 53

– А может, и по рюмочке! Вечер добрый! – раздалось из дверей. Крапкин и Нона вздрогнули, Нянька охнула, а Оля радостно взвизгнула и бросилась на шею нежданному гостю. Рыбнев вошел, отрекомендовался магу, протянул Зойке букет лохматых астр, в котором торчало несколько золотых шаров. Преподнес, беспрестанно балагуря, старшим дамам свертки, в которых оказались чудесные платки. Один, с золотистыми ирисами точь-в-точь под цвет Зойкиных волос, достался Няньке. Та, не приметив этого очевидного сходства, кинулась к зеркалу примерять обновку. Нона, напротив, бросив быстрый взгляд на тотчас сникшего мага, отложила подарок, лишь мельком заглянув в сверток. Повела всех к столу.

Зойка стояла, не выпуская из рук астры. Они пахли так, что щипало в носу от сладости.

– А как вы нас отыскали? – спросила она тихо, прячась за цветами.

– Так вы же сами мне адрес обещали. Разве не Оля писала? – обезоруживающе улыбнулся Константин и протянул обрывок, на котором круглым неровным почерком были выведены адрес и имя «Зоя Волкова».

– Да уж, на мой почерк не похоже, – усмехнулась в ответ Зойка и тайком бросила на дочь испепеляющий взгляд. Оля только отмахнулась, продолжая виться вокруг гостя.

Если Леонид Яковлевич и надеялся провести вечер иначе, то ничем не выдал разочарования. Нежданный гость, Константин, фронтовой знакомый Зойки и Оли, словно заполнил собой всю комнату – смеялся так, что невольно срывался с губ ответный смешок, наливал всем чай, словно век сидел за этим столом, а глаза его, сияя невыносимой синевой, казалось, замечали все.

– …помните, Зоя Васильевна, верно ведь? Что от военмага остается, если его фриц убьет?

– Боевой дух, – словно нехотя ответила Зойка, смущаясь веселости гостя.

– А у нас в полку, – попытался в тон Константину рассказать Крапкин, – как новобранцы прибывали в магическую часть, так полковник всех строил в шеренгу. Сам идет и нарочно срамотищу всякую думает, ждет, кто проколется, – искал телепатов. Всем ведь юнцам на передовую охота, в бой – а телепат нужнее в другом месте – на дознании, еще где… – Маг смешался, не зная, как рассказать красиво.

– А вы где служили, Леонид Яковлевич?

Под лучистым взглядом Кости Крапкин понемногу оттаял, рассказывал, посмеиваясь над собой, о тех днях, что провел на фронте до ранения. Рыбнев подбадривал, примешивая к рассказу мага байки и фронтовые анекдоты, то и дело спрашивая прощения за излишнюю соль в шутке у женщин и Оли. Все хохотали до боли в животе и обижаться даже не думали.

– Хорошо у вас, но мне пора. Скоро поезд мой, поеду отчет держать, что вас к нам не заманил, только чайник кипятка извел, – насмешливо проговорил Рыбнев. – Зато с вами как хорошо свиделись. Проводите меня, Зоя Васильевна, а то заблужусь, да и останусь.

Зойка и ее гость вышли в коридор.

– И я, пожалуй, пойду, – принялся откланиваться Крапкин. Оля подошла к нему, коснулась рукой лба, подержала так с полминуты.

Ноне показалось, что времени прошло не больше мгновения, но за окном внезапно стемнело. Чай, только что бывший горячим, совсем остыл. Оля сидела на стуле, грустно опустив голову, и читала учебник. У окна стоял, ссутулившись, маг. В комнате чувствовался едва уловимый кислый запах, словно тошнило кого-то. Блестел свежевымытый пол.

– Вы простите меня, Нона Васильевна. Вы… спасибо вам. Тебе, Оля, спасибо. Видишь, вот… слаб я оказался для такого подарка. Да, пора мне… Вы… простите меня. – Леонид Яковлевич, бледный как мел, медленно, словно с трудом переставляя ноги, отошел от окна и побрел к двери.

Нона хотела проводить его, но Оля сделала знак: не надо.

Казалось, будто свинцовая тяжесть опустилась на плечи, придавила к полу.

– Вот и разошлись все, – зевая, сонно пробормотала Нянька. – Хорошие какие мужчины. Что бы им на вас с Зойкой не жениться. Давайте завтра все приберем. Уж больно устали.

Она, медленно раздевшись, забралась под одеяло и тотчас заснула.

Нона судорожно зевнула, чувствуя, что и сама едва держится на ногах.

– Мать-то где? – спросила она у сидевшей под лампой Оли. – Возвращалась?

Оля отрицательно покачала головой, смешно сморщила нос, подмигнув. Нона не стала думать, что бы это значило, – умылась, с трудом одолевая сон, и забралась в постель.

– Какая вы мирная в этом платье, Зоя. – Константин шел медленно, и Зойке приходилось замедлять шаг, подстраиваясь под него.

– Скажете тоже, – отмахнулась она, достала папиросу. Рыбнев поспешно подал огня, закурил сам. Они присели в сквере на скамью, глядя на проспект, неторопливо погружающийся в сумрак.

– Скажу. Вы словно и не были никогда на войне. Такая золотая, мягкая, ситец с васильками. А я, признаюсь, все никак не найду себя здесь, в мирной жизни. Вроде смеюсь, стараясь смотреть вперед, а все кажется, будто позади остался, там. Ложку в сапоге ношу, вот. Каково, а?

Константин вынул ложку, легко постучал себя ею по лбу.

– Вот здесь она у меня засела, Зоя Васильевна, война эта. И не знаю, как ее, проклятую, выковыривать. Хочу быть мирным, а все по ночам вскакиваю. Знаю, что вы скажете, знаю. Что и здесь есть для нас дело, можно пользу приносить. Страна только голову поднимает после черных лет. Вы не говорите такого, я сам себе каждый день говорю. Вы лучше научите, как жить, будто не было ее. Я уходил когда, думал: вернусь, и все будет по-старому. А вернулся – мамы нет. Дома вроде все по-прежнему, а я словно чужой в нем. Не знаю, как бы жил, если б не Лев Сергеевич и его госпиталь. Он не любит с людьми договариваться – раздражается сильно, а я, сами знаете… – Константин усмехнулся. – Вот вы, такая, веселая, добрая, сильная, как сумели вы это сделать? Как научились всему заново? В платье ситцевом ходить, картошку варить на общей кухне? Сидеть вечером под лампой и читать, не вслушиваясь в тишину?

– Не научилась. Я все думала, что из-за Оли это. Ее ведь почти каждый день вызывают на тяжелые маготравмы. Потом ей плохо приходится, вот я и начеку все время. Думала, одна я такая, никак не вернусь, а получается – и вы тоже. Мне ребята снятся, раненые, которых возила, мертвые снятся часто. А там, на фронте, все дом снился, двор наш, школа. Я тоже думала, что вернусь, будто не уходила, только… вы не подумайте плохого, но… вот сижу с вами здесь, и словно бы больше дома, чем там… под лампой. О чем, как говорить с ними – не знаю…

– Эх, товарищ Волкова, – хлопнул ладонью по колену Константин. – Что бы майору вас к нашему госпиталю приписать… Не соглашается пока. «Слизи» с каждым днем все больше, такие, как Оленька, на вес золота. На страну – десяток, не больше. Вот выдумал бы этот ваш знакомый, товарищ Крапкин, такую формулу, чтобы всю «слизь» обратно под землю загнать, и тогда перебрались бы вы с Ольгой к нам в Рязань. Хорошо было бы, верно?

Рыбнев спрятал грусть под улыбкой.

– Верно, – согласилась Зойка. Помолчала. – Странно: вот вы сейчас улыбаетесь, но глаза грустные. А раньше, когда мы вместе служили, всегда наоборот было. Вроде и строгий ходите, а глаза смеются. Не могу я таким вас видеть, Костя. Бросьте вы улыбаться. Ведь передо мной можно не притворяться. Только глаза те – верните. Вам печаль очень не к лицу. – Зойка ткнула его кулачком в грудь.

– Где же я вам веселые глаза добуду? – расхохотался Рыбнев.

– Днем сегодня они у вас прежние были, а теперь…

– Днем я вас встретил, а теперь я от вас уезжаю, – перебил ее Константин. Он хотел сказать еще что-то, но Зойка вскочила, не давая ему опомниться.

– Ой, мамочки! Да мы же на поезд ваш опоздаем. Идемте, идемте же скорее!

Стук колес еще отдавался эхом в ушах, когда Зойка вернулась. В комнате было тихо и темно. Когда она открыла дверь, Оля приподнялась на постели.

– Спи-спи. Уехал, – прошептала она, подходя к постели дочери. Видя, как заблестели в полутьме Олины глаза, Зойка поцеловала ее в лоб. А потом еще раз, шепнув: «Товарищ политрук просил передать, чтоб никакой слякоти».