Сэндвич с пеплом и фазаном - Брэдли Алан - Страница 54

Книжки не были расставлены в алфавитном порядке, из-за чего мне приходилось все время держать голову наклоненной, чтобы читать названия на корешках. К концу третьей полки я начала понимать, почему библиотекари порой достигают вершин комизма – это потому что они держаться из последних сил.

Если бы только можно было убедить издателей писать названия горизонтально, а не вертикально, скольких неудобств можно было бы избежать. Хиропрактики и окулисты остались бы без работы, библиотекари были бы более жизнерадостны, и мир стал бы местечком поприятнее. Не забыть бы обсудить эту теорию с Доггером.

Вот на полке ближе к полу стоит «Бен Гур», а вон там – Анджела Теркелл: такие книги Даффи именует «милыми романчиками» и делает тако-о-ое выражение лица. Если не считать нескольких зачитанных до дыр томов в синих обложках о персонаже по имени Нэнси Дрю, большинство книг, похоже, открывали редко.

Ха! А вот то, что я искала. Повести Эдгара Аллана По.

Я взяла книгу с полки. Иллюстрации жуткие – настолько жуткие, что мне показалось, будто у меня по спине ползет влажная улитка, особенно когда я пролистала до «Убийства на улице Морг»: огромный орангутанг, подпирающий плечами потолок, с опасной бритвой в лапе скорчился над телом женщины.

Я сунула книгу под мышку, чтобы почитать перед сном.

Мой взгляд упал на полку с табличкой «География». Тут стояли несколько одиноких томиков: Китай, Африка, Европа и тому подобные. А вот Канада: история приморских провинций, биография кого-то по имени Тимоти Итон, кулинарная книга какой-то Кейт Эйткен, автобиография Хелен Мюркисон Траммел под названием «Ни одной путеводной звезды» с автографом автора – давней выпускницы мисс Бодикот, которая, судя по аннотации на суперобложке, вышла замуж за нефтяного магната из Калгари и никогда не оглядывалась назад, и путеводитель по Торонто, который я прикарманила.

Торопливое изучение телефонной книги позволило мне узнать, что Рейнсмиты живут в районе под названием Роуздейл.

Роуздейл находился намного дальше от мисс Бодикот, чем я предполагала. Улицы простирались между холмами и оврагами, и некоторые из них были не шире лесной тропы. За коваными воротами прятались поместья, чьи клумбы и лужайки выглядели так, будто садовники поддерживают на них порядок с помощью маникюрных ножниц и щипчиков, стоя на коленях. На подъездных аллеях перед деревянно-кирпичными домами стояли «роллс-ройсы» и «бентли». Все выглядело очень величественным: напоминание об Англии, но все чересчур опрятное: более новое и в какой-то степени нереальное, как свежепокрашенные декорации.

Рейнсмиты жили в елизаветинском доме размером с поле для игры в крикет. Позади сада в конце забранной решеткой подъездной дорожки располагалось длинное низкое здание из желтого кирпича чрезвычайно серьезного вида. По всей видимости, когда-то это был каретный сарай, но сейчас – сплошь створчатые окна, фронтоны и вьющийся виноград.

Электрические лампочки, горевшие в доме посреди бела дня, и качающаяся георгианская табличка с надписью «Mon Repos»[27] причудливыми черно-золотыми буквами дали мне понять, что это частная лечебница.

Где-то за этим стеклом и плющом держали в плену Коллингсвуд.

Или нет?

Есть только один способ узнать.

Прямо напротив, через дорогу, располагался соседский особняк, задуманный как копия коттеджа Энн Хэтэуэй[28]: соломенная крыша и то, что, без сомнения, было английским садиком – буйство красок, указывающих на то, что владелец явно пытался посадить все цветы, где-либо упомянутые у Шекспира. Поскольку сейчас была уже глубокая осень, сад был не в лучшей форме, но я заметила кучку ромашковых астр и хризантемы. Надо признаться, я обратила внимание на астры, потому что они были изображены на платье одной из жертв Джека Потрошителя.

Вернувшись к лечебнице, я сочиняла разнообразные истории. Но мне они не пригодились: передо мной лежал бесконечный коридор закрытых дверей, вытянувшийся вдаль. За столом никого не было.

Неужели все лечебницы в мире похожи одна на другую? Я вспомнила «Рукс-Энд» с пузырящимся линолеумом, где доктор Киссинг курил сигареты, сидя в древнем шезлонге. В «Рукс-Энде» тоже были бесконечные коридоры и никого на входе, что всегда меня удивляло. Все равно как прибыть к Жемчужным вратам и обнаружить табличку: «Ушел на обед».

Сжимая в руке букет и изобразив печальное смирение на лице, я тихо шла по коридору с таким видом, будто знаю, куда идти. Фамилии пациентов были написаны на каждой двери на сменных табличках – полагаю, на случай смерти. Так что довольно просто было составить список пациентов.

Здесь пахло ночными горшками и игральными картами, и я, еще не дойдя до середины коридора, твердо решила, что ни за что не стану долго умирать. У меня будет все сразу: никаких полумер, никакого топтания на пороге смерти.

Металлический стук заставил меня обернуться.

Женщина в униформе уборщицы выходила спиной из комнаты и катила перед собой тележку. Она удивилась не меньше меня, а потом улыбнулась.

– Господи! Ты меня напугала!

– Вы меня тоже, – сказала я, утирая лоб рукой и сбрасывая воображаемые капли пота.

Мы обе засмеялись.

– Чем могу помочь? – спросила она. – Ищешь кого-то?

– Нет. Я из девочек-скаутов. Отряд номер тридцать три, патруль «Алый первоцвет». Я отрабатываю свой благотворительный жетон, и мне надо посетить как можно больше пациентов.

Я попыталась изобразить выражение безысходной решительности вкупе с вялым энтузиазмом. Непростая задача.

– Нормативы, да? – спросила она. – Похоже, в наши дни кругом нормативы. На одну смену приходится так много ярдов пола.

Она сунула швабру в механическую отжималку и сильно дернула рычаг.

– Мой папа говаривал: «Жизнь – это перечетная дощечка, где колышек никогда не остается на месте».

Я одарила ее легкой заговорщицкой улыбкой – чтобы не дискредитировать девочек-скаутов и одновременно дать понять, что я тоже не вчера родилась.

– Ладно, удачи, – наконец сказала она, и я в ответ щелкнула каблуками и изобразила салют.

В конце коридора на последней двери слева кнопкой была приколота отвратительного вида желтая карточка: «Карантин. Не входить».

Я нашла Коллингсвуд.

Но место под табличку пустовало: имени пациента не было.

Я толкнула дверь.

Палата была такой же пустой, как лазарет в мисс Бодикот.

Коллингсвуд снова исчезла.

Я предусмотрительно проверила туалет.

Тоже пусто. Где она? Что они с ней сделали?

Я думала, что же делать дальше, когда услышала голоса в коридоре, приближающиеся с каждой секундой. В качестве меры предосторожности я нырнула в туалет и прикрыла за собой дверь, оставив узкую щель.

В палату вошли два человека: санитарки, предположила я, судя по их словам.

– Думаю, надо сжечь постельное белье, – сказала одна. – И матрас.

Я в ужасе сжалась. Что случилось с Коллингсвуд?

– Не стоит, – отозвалась вторая. – Мы это больше не делаем. Дезинфекция обходится дешевле. Экономия превыше всего. Матрасы стоят денег. Простыни и полотенца тоже. Лучше проверь ванную. Я уже попросила Джильду вымыть ее. Бог знает, что…

Я подтянула дверь, плотно закрывая ее, и уселась на стульчак.

Как раз вовремя. Дверь распахнулась, и появилась средних лет женщина в белом, ее лицо застыло, челюсть отвисла.

Она захлопнула дверь.

– Там девочка, – услышала я.

– Кто?

– Понятия не имею. Совершенно незнакомая.

Они тихо забормотали, обсуждая, что делать дальше.

Потом в дверь туалета постучали.

– Кто там? – спросила я, пытаясь изобразить ярость в голосе.

– Обслуживающий персонал, – раздался приглушенный ответ.

Я подождала подобающее время – на самом деле двадцать пять секунд, потом слила воду и вышла, задрав нос с видом оскорбленной королевы – божьей помазанницы.

27

Мой приют (фр.).

28

Энн Хэтэуэй (1556–1623) – жена Шекспира, поэтесса, драматург и актриса. Имеется в виду дом, в котором она жила в детстве. Сейчас там находится музей.