Клиника С..... - Шляхов Андрей Левонович - Страница 36

36

— Кажется, мы уже дождались, — ответил Моршанцев, увидев официанта, спешащего к ним с подносом, на котором дымилась большая пицца, заказанная одна на двоих…

От галантного предложения проводить ее до дома Ирина Николаевна наотрез отказалась, заявив, что время еще совсем детское и живет она около метро.

Проснувшись утром в воскресенье, Моршанцев подумал о том, что вчерашний день прошел хорошо, и совсем не жалел о сорвавшейся встрече с приятелями.

В понедельник он получил от заведующей отделением хороший нагоняй за пропавшее из истории болезни описание проведенной пациенту эхокардиографии.[26] Описание пропало за выходные, когда Моршанцева не было в отделении, но виноватым, то есть крайним, всегда оказывается лечащий врач.

— Я почему-то сразу обратила внимание на то, что нет «эха», стоило мне только открыть историю! — выговаривала Ирина Николаевна в своем обычном резком стиле. — А первым должны были заметить это вы, Дмитрий Константинович!

Моршанцев по достоинству оценил то обстоятельство, что заведующая отделением не стала отчитывать его прямо в ординаторской, где, собственно, и обнаружилась пропажа, а пригласила в кабинет и высказала все с глазу на глаз.

Кстати, что касается глаз, — он, считавший себя очень наблюдательным, только сегодня заметил, что Ирина Николаевна носит на работе контактные линзы.

Чертова дюжина

Патологоанатомическое отделение и архив уважал практически весь институт. Ну, с патологоанатомами все ясно — как-никак последняя инстанция, оценивающая качество проведенного лечения в тех случаях, когда это самое качество вызывает определенные сомнения. «Хорошо лечили бы — был бы жив» — кому не знакомо это расхожее выражение?

Патологоанатом может многое. Может заметить, а может и не заметить. Может вникнуть, а может и не вникать. Может истолковать, а может и не истолковывать. Короче говоря, патологоанатом может погубить любую репутацию, ибо в человеческом организме при желании всегда можно найти к чему придраться, совсем как в юриспруденции, а может и наоборот — спасти.

Роль работников больничного архива скромнее. Им всего лишь положено бережно хранить документацию, порученную их заботам, и выдавать ее по первому требованию тем, кому положено требовать — в первую очередь администрации, а во вторую — органам, ведущим дознание и следствие (те, кто думает, что дознание и следствие — это одно и то же, сильно ошибается). Согласно порядку, установленному аж в далеком 1949 году приказом Министерства здравоохранения СССР, истории болезни хранятся в медицинском архиве в течение двадцати пяти лет. По окончании этого срока истории сдаются в макулатуру или просто выбрасываются, но отдельные, особо ценные в научно-практическом значении истории болезни (бывают и такие!) могут храниться до тех пор, пока сохраняется их ценность. Можно представить, что такое архив крупного стационара, в котором ежемесячно пролечивается две-три тысячи человек. В НИИ кардиологии и кардиохирургии архив не ютился в подвале, как это нередко бывает, а занимал отдельное двухэтажное здание. Точнее, здание занимал организационно-методический отдел института, частью которого был архив.

Согласно давней, родившейся чуть ли не одновременно с институтом, традиции, если руководство требовало чью-то историю болезни, то об этом сразу же сообщалось заведующему отделением, в котором лечился пациент или пациентка. «Praemonitus praemunitus», — говорили древние римляне, — «Кто предупрежден, тот вооружен». Вскоре после затребования истории болезни из архива в девяносто девяти случаях из ста следует вызов на ковер, а на ковер приятнее идти, будучи в курсе того, о чем пойдет речь. Поэтому сотрудников архива в институте любили, им никогда не отказывали в маленьких, совершенно невинных просьбах, таких как обследование или госпитализация кого-то из родственников, их поздравляли с праздниками, заваливая столы конфетами и заставляя бутылками различного достоинства и калибра. Ничто не ценится столь высоко, как хорошее отношение…

— Ирина Николаевна, здравствуйте, дорогая моя, — в прошлом году двоюродному брату заведующей архивом Сорокиной в отделении интервенционной аритмологии установили кардиостимулятор, и с тех пор Ирина Николаевна стала «дорогой», — Валерия Кирилловна затребовала историю болезни Барчуковой…

— Барчукова… Барчукова… — фамилия была знакомой, но не более того. — Полина Сергеевна, а диагноз, возраст и лечащий врач?

— Лечащий врач Довжик, возраст семьдесят один год, «а-вэ»[27] блокада второй степени, сопровождающаяся синдромом Морганьи-Адамса-Стокса…[28]

— Теперь припоминаю.

— Я вам сняла ксерокопию, Ирина Николаевна. Присылайте кого-нибудь, а то мне сейчас передать не с кем.

— Сейчас пришлю, Полина Сергеевна, спасибо вам огромное.

— Ах, ну что вы, дорогуша, мы же свои люди. Валерия Кирилловна была немного не в духе…

— Валерия Кирилловна до обеда всегда не в духе.

— Но сегодня что-то особенно. Удачи вам, Ирина Николаевна.

За историей пришлось отправить Аллу Анатольевну, других более-менее свободных кандидатов на роль гонца под рукой не оказалось. Алла Анатольевна, понимая важность и срочность поручения, не возражала. Те, кто склонен возражать заведующим отделениями, в старших сестрах надолго не задерживаются, такая вот специфика у этой должности.

Отправив Аллу Анатольевну за ксерокопией, Ирина Николаевна разыскала в палатах Довжик, делавшую обход, и пригласила к себе. В предчувствии неприятного разговора (ради приятного никто с обхода сдергивать не станет, тем более — заведующая отделением) Довжик сразу же напряглась, покраснела ушами, стиснула губы в ниточку и всем своим видом выразила готовность к обороне. На стул села не как обычно — вразвалочку, а на краешек и спину держала прямо.

— Что такого могло произойти с вашей Барчуковой, Маргарита Семеновна? — Слово «такого» Ирина Николаевна произнесла с нажимом, вложив в него особый смысл. — Валерия Кирилловна затребовала историю из архива.

— Так спросите у нее, Ирина Николаевна! — Довжик демонстративно пожала плечами.

То, что Маргарита Семеновна не стала изображать провалы в памяти и долго, с симуляцией мыслительного напряжения, вспоминать, кто такая Барчукова, заведующая отделением расценила как плохой признак. Знает кошка, чье сало съела. Так и Довжик знает, что там такого с Барчуковой…

— Я спросила у вас, Маргарита Семеновна, и давайте, пожалуйста, не будем валять Ваньку. Рассказывайте…

— Там нечего рассказывать! — страдальчески вздохнула Довжик. — Легла, установили, выписалась. Коробку конфет мне подарила на прощанье. Если весь этот кипиш из-за конфет, я верну деньгами…

— Что вы там напортачили и как я это пропустила?! — Ирина Николаевна так и не вспомнила чего-то проблемного у Барчуковой. — Признавайтесь! Я все равно же узнаю, но тогда…

«Тогда» прозвучало крайне угрожающе, и Довжик пошла на попятный.

— Ничего я там не напортачила, возилась, как с родной бабушкой… — О том, что ее родная бабушка, позабытая дочерью и внучкой, умерла в доме престарелых под Черниговом, Маргарита Семеновна, разумеется, никому не рассказывала. — Если лаборатория напортачила в анализах, что я назначила перед выпиской, так я тут ни при чем!

— Что было в анализах?! — Ирина Николаевна, раздраженная тем, что из Довжик приходится вытягивать буквально каждое слово, повысила голос едва ли не до крика. — Ну, говорите же!

— Да ничего особенного — увеличение креатинина, моча не совсем в норме. При поступлении ничего такого не было, клянусь вам! Вот я и подумала, что лаборатория ошиблась!

— Ага, ошиблась! — с издевкой поддакнула заведующая отделением. — Одновременно и в «биохимии»[29] ошиблась, и в анализе мочи. Да так, чтобы почечная недостаточность…

вернуться

26

Ультразвуковое исследование сердца.

вернуться

27

А-вэ (сокр.) — атриовентрикулярная.

вернуться

28

Синдром Морганьи-Адамса-Стокса — обморок, вызванный недостаточностью кровоснабжения головного мозга, развивающейся вследствие резкого снижения сердечного выброса.

вернуться

29

Имеется в виду биохимический анализ крови.