Клиника в океане - Градова Ирина - Страница 20

– Надо, чтобы она ушла!

– Что? – не поняла я.

Девушка впервые взглянула на меня и, быстро опустив глаза, повторила:

– Пусть она уйдет!

Ну и как, спрашивается, я это устрою? Однако в голосе Малики прозвучала такая мольба, что я решила рискнуть.

– Мне необходимо поговорить с пациенткой наедине, – заявила я надсмотрщице, одновременно подкрепляя свое требование жестами, чтобы та поняла. Женщина лишь энергично замотала головой, что-то быстро пробормотав по-арабски.

Черт, ничего не получается! Малика смотрела на меня с отчаянием животного, угодившего в капкан. Повернувшись к пациентке, я сказала:

– Извините, не вышло: если вам есть что сказать, говорите, ведь ваша... нянька все равно ничего не поймет, верно?

Девушка колебалась под тяжелым взглядом женщины в чадре, ее кулачки нервно сжимались и разжимались.

– Я не хочу делать аборт! – произнесла Малика наконец. – Не хочу!

– Разве вы здесь находитесь против собственной воли? – удивилась я.

– Конечно, против – я хочу этого ребенка!

Путаясь и запинаясь, Малика рассказала, что ее отец, прогрессивно настроенный саудовский шейх, послал ее в закрытую частную швейцарскую школу, где она проучилась четыре года. За это время перед девушкой, которой раньше была доступна лишь женская половина родного дома, открылись новые, заманчивые перспективы. Она получила возможность общаться с представителями противоположного пола вне стен школы, ходить в кафе и по магазинам без сопровождения своих телохранителей и нянек. Малика познакомилась со студентом-архитектором, учившимся в Церне, и у них закрутился бурный роман. Парень с уважением отнесся к ее религии и к невозможности сексуальных контактов, но Малика проявила настойчивость, желая доставить любимому удовольствие. Они были вместе только один раз, а затем девушка поняла, что забеременела.

Время от времени, чтобы усыпить бдительность надсмотрщицы, я задавала Малике какие-то вопросы: так создавалось впечатление, что мы следуем стандартной процедуре.

– Я позвонила Рутгеру, – шептала она, уткнув подбородок в колени, – и он сказал, что мы должны убежать! Его родители довольно-таки состоятельны, и мы могли бы пожениться и жить в любой стране мира, даже в Америке... О, мы так мечтали уехать в США! А потом вдруг явились мой старший брат, Саид, и наш дядя, Абдулла, и меня без предупреждения отвезли на какой-то частный аэродром, откуда и переправили домой. Не понимаю, как они узнали – наверное, врач из моей школы как-то с ними связался...

– А твой бойфренд? – спросила я. – Он знает?

– Я не сумела с ним поговорить – может быть, он обиделся, узнав, что я так внезапно сорвалась с места и улетела? Но я не хочу аборт, не хочу возвращаться домой, я хочу сама решать свою судьбу, понимаете?! Там, в Швейцарии, все такие... свободные, они строят планы на будущее, а я всегда знала, что мое будущее полностью в руках моей семьи. Они сами решат, что я буду делать после школы, отец уже устроил мою помолвку с сыном своего друга. Он обещал отдать меня ему еще лет десять назад, но я и думать об этом забыла, ведь прошло столько лет... Я хочу жить, как мои соседки по комнате в Швейцарии, – работать в одном из этих огромных офисных зданий, носить короткие юбки и не прятать волосы под покрывалом! Хочу сама водить автомобиль, ходить по магазинам без толпы телохранителей-мужчин и делать маникюр не на дому, а в салоне красоты, вместе с другими женщинами!

Я молчала, потрясенная до глубины души. Конечно, мне и раньше было известно о строгостях ортодоксального мусульманского воспитания, да и общение с Нур тоже многому меня научило, но никогда еще проблема зависимости женщины от мира мужчин не вставала передо мною с такой отчетливостью. Вот – Малика, живой человек, пострадавший от этих правил... и я не знала, как ей помочь. Ей, должно быть, я казалась представительницей счастливой категории женщин, обладающих почти теми же правами, что и мужчины. Малика всей душой стремилась стать такой же, потому что Швейцария словно продемонстрировала ей другой мир, отличный от того, в котором она росла до тринадцати лет. А теперь этот мир разом у нее отняли и вернули обратно, в ту среду, от которой девушка уже успела отвыкнуть до такой степени, что эта среда стала ей совсем чужой! И зачем им потребовалось посылать Малику за границу, если судьбу ее они уже решили задолго до этого?

Вот такой вопрос я и задала заместителю главврача Абу-Саеду Сафари, войдя в его кабинет. Затем очень быстро, боясь, что он может меня прервать в любой момент, я изложила ему суть дела.

– Она против аборта, мистер Сафари! – закончила я. – Бесчеловечно заставлять ее избавляться от ребенка, которого она так мечтает родить! А ее парень...

– Сядьте, пожалуйста, доктор Смольская.

В голосе Сафари прозвучали властные нотки, и я не посмела ослушаться, присев на краешек стула. Я чувствовала, что его вездесущая помощница, Сара Насер, притаившаяся где-то в углу позади меня, словно кобра, готовая к броску, буравит мой затылок неподвижным взглядом своих бездонных черных глаз.

– Хочу, чтобы вы поняли, доктор, – продолжал зам главного спокойным голосом. – Я разговариваю с вами на данную тему только по двум причинам. Во-первых, вы – европейка, поэтому вам простительно не знать или не понимать законов арабского мира. Во-вторых, вы – новенькая на борту и не совсем еще освоились с нашими правилами. Так вот, первое правило «Панацеи»: частная жизнь клиентов остается при них, и мы, случайно о чем-то узнав, тут же об этом забываем.

– Я все понимаю, мистер Сафари, но...

– ...речь идет об аборте, – прервал он меня. – Ситуация очень щекотливая, чтобы не сказать – тяжелая. Вы знаете, что в некоторых странах, включая Саудовскую Аравию, неверных жен забивают камнями? Ужасная процедура, но ее еще никто не отменял, прошу заметить!

– Но Малика еще не вышла замуж! – возразила я.

– Она обещана мужчине, как его будущая жена. Возможно, того, что она сделала, недостаточно для ее казни, но вполне хватит, чтобы опозорить и саму девушку, и всю ее семью. Там есть еще две дочери на выданье. Кто, спрашивается, пожелает связать жизнь и судьбу своего сына с «подержанным товаром»?

Я во все глаза смотрела на Сафари. Он произнес слова «подержанный товар» с полнейшей серьезностью, так, словно речь шла об автомобиле, а не о человеке.

– Разумеется, эта семья – весьма уважаемая и чрезвычайно состоятельная, поэтому они все равно нашли бы способ пристроить, всучить девицу кому-нибудь, но им определенно оказался бы человек совершенно не их круга. Малику, таким образом, навсегда вычеркнули бы из списка родственников, едва лишь она переступила бы в последний раз родительский порог. Возможно, вам кажется, что с девушкой поступают несправедливо, но на самом деле то, что они отправили ее к нам, – акт великого милосердия и большой родительской любви. Она вернется домой как новенькая, и любой мужчина почтет за честь составить ее счастье, а ее семья будет гордиться удачным браком.

– Но ведь у Малики есть парень в Швейцарии! – не сдавалась я. – Почему бы не позволить им пожениться, раз уж ее родичи настолько прогрессивны, что отправили ее учиться за границу?

– Парень?

Густая бровь Сафари презрительно изогнулась.

– У наших женщин, доктор Смольская, не бывает «парней», у них бывают братья, отцы или мужья – и этим исчерпываются все их возможные отношения с мужчинами. Вы сейчас пытаетесь подогнать исламские представления о морали под европейскую модель, но у вас ничего не выйдет. От вас требуется лишь уважать чужие обычаи и ни в коем случае не подвергать их критике. Возьмем «Панацею». Вы не могли не заметить, что, хотя старший медперсонал в основном составляют европейцы, среди среднего и младшего расклад совершенно иной. Никто не заставляет лично вас носить абайю и хиджаб, вот и вы, уж будьте так любезны, отнеситесь с пониманием к нашей культуре. Между прочим, я должен вам напомнить, что на «Панацее» царит настоящая демократия, и вам следует это ценить: американские военнослужащие-женщины, к примеру, вынуждены носить чуждые им предметы одежды на базах США, размещенных в арабских странах!