Забытая клятва Гиппократа - Градова Ирина - Страница 14

И, сердито качая головой, домоправитель удалился в сторону кухни.

– Да, Андрей Эдуардович, тяжелая у вас жизнь! – сочувственно проговорила я, опускаясь на мягкий диван.

– И не говорите, – буркнул он.

– Но ведь он прав, и вам действительно нельзя кофе, – возразила я.

– Еще один доктор на мою голову! Послушайте, Агния Кирилловна, Раби я прогнать не могу, потому что ему некуда больше идти, но у вас, насколько я понимаю, есть собственная квартира. Так что, если хотите и дальше пользоваться моим гостеприимством…

– Хорошо-хорошо, больше не буду – обещаю! – поспешно сказала я.

– Так что там насчет комиссии?

Я быстро объяснила, в чем дело. Когда закончила, он покачал головой:

– Дело дрянь. Комиссия сейчас поднимет всю его подноготную… Знаете, как уже прозвали эту организацию?

Я удрученно покачала головой.

– «Святая инквизиция» – по-моему, название говорит само за себя. Не сомневаюсь, что, как и у каждого из нас, в послужном списке Шилова можно найти, как бы это поточнее выразиться… прорехи, что ли? В общем, вы меня понимаете. Непременно всплывет и дело той девицы, которая выскочила из окна.

Я изумленно уставилась на главу ОМР. Откуда, черт подери, он мог об этом знать?! Когда Олег еще жил и работал в Москве – до нашего с ним знакомства, – он и в самом деле лечил одну неуравновешенную девушку по имени Инга Савостьянова. Как часто случается, пациентка влюбилась в своего врача, но он не отвечал ей взаимностью. Так вот, она и скакнула из окна больницы прямо во время совещания – на глазах, так сказать, у изумленной публики. Разбилась насмерть, разумеется. Это и стало одной из многочисленных причин, по которым Шилов переехал в Питер, бросив незаконченную докторскую диссертацию, друзей и вообще всю свою старую жизнь.

Раби вкатил сервировочный столик.

– Чай! – радостно возвестил он и бросил собаке кусок сахара, пойманный на лету. – Ужин через полчаса, – добавил домоправитель и чинно удалился.

– Олег не виноват в гибели той девочки! – сказала я.

– Это я тоже знаю, – кивнул Лицкявичус. – Надо выпить этот чай, Агния, иначе Раби придет и снова начнет бухтеть!

С этими словами он с явным отвращением схватил со столика чашку и в несколько глотков осушил ее содержимое. Я послушно взяла свою.

– Но комиссии все равно, – продолжал между тем глава ОМР. – Как в том анекдоте про украденные ложки, помните? «Ложки-то потом нашлись, но осадок остался…» Девушка умерла, и Шилов являлся ее лечащим врачом. Кстати, в его деле есть еще кое-что, к чему можно прицепиться.

– Что? – спросила я испуганно.

– Вам лучше самой спросить вашего мужа, – ответил Лицкявичус. – Я просто хочу сказать, что, хотя Шилов не совершил ничего такого, чего не делали бы мы с вами, да и любой другой медик, в данных обстоятельствах какой-нибудь мало-мальски нелицеприятный факт работает против него. Вы же понимаете, что раз уж комиссия начала разрабатывать вашего мужа, то ни с чем она не уйдет: даже если его вину в данном деле не докажут, то прицепятся к чему-то другому, свято следуя принципу, что дыма без огня не бывает!

Мне было неприятно это слышать, но признаюсь, Лицкявичус просто высказывал вслух то, о чем я думала.

– И что же нам теперь делать? – убитым голосом спросила я, впрочем, не ожидая ответа.

Глава ОМР прошелся по помещению, сложив руки за спиной. Он сейчас напоминал птицу-секретаря, которая вот так же выхаживает туда-сюда, слегка наклонившись вперед и чуть свесив голову набок.

– Я кое-кого знаю в этой комиссии…

Он произнес это тихо и, как мне показалось, очень неохотно.

– Правда? – приободрилась я.

– Но не думаю, – продолжал Лицкявичус, – что это поможет.

– Почему нет?

– Да потому, Агния Кирилловна, что меня прочили на его место, и он об этом знает!

Я снова упала духом. Если тот человек попал в состав комиссии только потому, что отказался Лицкявичус, то он и в самом деле вряд ли станет прислушиваться к его мнению!

– Кто это? – тем не менее спросила я. – Как его фамилия?

– Толмачев. Денис Васильевич Толмачев. Зачем вам?

– Что он за человек, этот Толмачев?

– Ничего утешительного сказать вам не могу. Что касается принципиальности, то руководство, пожалуй, сделало неплохой выбор, но, с другой стороны…

– Что – с другой стороны? – насторожилась я.

– Толмачев – он как танк: едет вперед, перемалывая гусеницами все, что попадается на пути. Он и Шилова перемелет, если решит всерьез за него взяться.

– А вы не могли бы… – начала я и осеклась, не решаясь просить.

– Не мог бы я – что? Поговорить с ним о Шилове? Боюсь, эта беседа может не помочь, а лишь навредить вашему мужу.

– У вас не самые лучшие отношения с этим Толмачевым, да?

– И не только потому, что он заменил меня на этом посту. Честно скажу, мы никогда не сходились по определенным вопросам…

– Видите ли, Андрей Эдуардович, Олег чувствует свою ответственность за Свиридина. Он являлся не просто хирургом, а был лечащим врачом Свиридина на протяжении нескольких лет. Он хорошо знаком с родственниками покойного… Думаю, для него это дело – личное, понимаете?

– Лучше, чем вы думаете, – пробормотал Лицкявичус.

Несмотря на то, что меня сейчас больше всего занимало незавидное положение Олега, я не могла не уловить странных ноток, неожиданно прозвучавших в голосе главы ОМР в ответ на мой почти риторический вопрос.

– Что-то случилось, Андрей Эдуардович? Вы простите, что я вот так ворвалась, прошу помощи…

– Ерунда!

– Нет, не ерунда! У вас что-то случилось?

– Вам, Агния Кирилловна, сейчас и своих забот хватает, – устало сказал он. – В любом случае вы тут ничем не поможете.

– В чем я не помогу? Вы же меня знаете, теперь я не успокоюсь, пока не расскажете!

– Да уж, я вас знаю… Ладно. Помните дело Екатерины Гордеевой?

– Гордеевой? Погодите-ка… Это та, которая самоубийцу залечила, да?

Около года назад в ОМР поступила жалоба от матери некой Дианы Пулевич. Двадцатилетняя девушка поступила в приемный покой больницы с диагнозом отравление таблетками димедрола, алкогольное опьянение. Как выяснилось позднее, Диана пыталась покончить с собой, запивая снотворное коньяком. Дежурная врач-терапевт Гордеева составила лист врачебных назначений, не получив результатов анализов и не имея объективной картины состояния здоровья пациентки. Она назначила Пулевич для внутривенно-капельного введения хлорид калия в норме, превышающей максимально допустимую суточную дозу (при допустимой дозе в восемьдесят миллилитров раствора больная получила все четыреста!). При этом не было выполнено промывание желудка и не назначено введение сорбентов. Сначала у Пулевич развилась острая гиперкалиемия (высокая концентрация калия в крови), а позже – полиорганная недостаточность вследствие необратимых изменений почек и головного мозга. Все это и привело к скоропостижной смерти пациентки. Я хорошо помнила это дело, хотя оно оказалось не таким уж и сложным. Самым парадоксальным являлось то, что девчонка ведь к этому и стремилась! Возможно, именно поэтому коллеги Гордеевой пытались до последнего ее прикрывать, но Леонид положил конец любым попыткам это сделать, так как его выводы были однозначны: в смерти Пулевич виновата врач-терапевт. То, что девушка пыталась покончить с собой, не являлось причиной для халатного отношения к своим обязанностям, и Гордеева предстала перед судом. Не скрою, мы жалели женщину. Вины с нее, конечно же, никто не снимал, но сама ситуация с юной самоубийцей выглядела уж слишком нелепой.

– Ее ведь посадили, да?

– На шесть месяцев, – кивнул Лицкявичус. – За причинение смерти по неосторожности. Она уже вышла.

– И что?

– Сегодня я получил от Карпухина еще одно дело об убитом враче.

Он указал на журнальный столик, на котором навалом лежали какие-то бумаги и папки:

– Та, что сверху.

Взяв ее в руки, я раскрыла и на первой же странице увидела на фотографии знакомое лицо – лицо Екатерины Гордеевой! Я хорошо ее помнила и сейчас легко узнала, несмотря на то что женщина в момент фотосъемки была уже явно мертва.