Пациент скорее жив - Градова Ирина - Страница 21

– Какая? – жадно впилась я глазами в лицо говорившего.

– До того как Антон появился в больнице, сведения о нем напрочь отсутствуют!

– Серьезно? Да как же такое возможно?

– Вот то-то и странно, – кивнул Лицкявичус. – Я напряг всех своих знакомых в органах, но никто так и не сумел ничего путного выяснить. Создается впечатление, что этого человека не существует…

– Так же, как и моей Анны Евстафьевой! – вырвалось у меня.

– Вот уж нет, – возразил глава ОМР. – Анна как раз существует, только живет она теперь не в Питере, а в Колпине, работает в местной больнице. Она никогда не приезжает в город, потому что все в «вашей» биографии правда – и муж, отобравший квартиру, и отсутствие детей. Мы специально подобрали женщину, информация о которой была бы правдивой: в случае чего любой сможет выяснить правду о ней и увидеть, что она полностью совпадает с вашей «легендой». А вот Головатый… Что-то с ним наверняка нечисто. Поэтому, Агния, будьте предельно осторожны: его агрессивное поведение, конечно, может являться следствием злоупотребления наркотиками и седативными препаратами, но вполне вероятно, медбрат является одним из звеньев в цепи нарушений и злоупотреблений в Светлогорке. Как, например, ему удается доставать медикаменты в таких количествах?

– Может, он знаком с парнем на складе? – предположила я.

– А может, их больше, чем двое.

– Наверное, я зря попросила Антона разыскать пропавших пациентов? – неуверенно спросила я. – Если он с этим связан…

– Вы все сделали правильно, – вновь перебил Лицкявичус. – Поиском пациентов занимаетесь не только вы, но никто до сих пор не выяснил хотя бы той малости, что удалось вам. По крайней мере теперь мы точно знаем, что Тихомирова и Стариков лежали в Светлогорской больнице и что сведения об их выписке отсутствуют в записях отделения. Возможно, они есть в бумажном варианте. Или где-то еще.

– Например, в приемном отделении, – подсказала я. – Мне так и не удалось покопаться в их компьютере, хотя я честно пыталась – дежурные ни на минуту не оставляют его без присмотра! Надеюсь, Антону удастся воспользоваться своими связями.

– Поживем – увидим, – согласился Лицкявичус. – Но, Агния, запомните одно: как только вы почувствуете, что запахло жареным, тут же свяжитесь со мной или с Викой и уносите ноги. Вам ясно?

Я кивнула.

– Учтите, я говорю совершенно серьезно! – продолжил Андрей Эдуардович, видно, подметив, что я не слишком большое значение придала его предостережению. – Я вовсе не намерен терять своих сотрудников, Агния Кирилловна, так и знайте.

Я даже удивилась, как приятно мне было беспокойство главы ОМР. Так приятно, что я даже не стала ему напоминать, что официально не являюсь его сотрудницей. И еще: мое собственное имя в его устах звучало настоящей музыкой, ведь в последнее время меня все называли Анной, и исключение изредка составляли только мама да Вика – и то по телефону.

В свою квартиру я вернулась в приподнятом настроении, точно зная, что моя деятельность действительно приносит хоть маленькую, но пользу. Мне казалось, что я ничего важного не узнала и зря провела в больнице целых две недели, но Лицкявичусу удалось убедить меня в моей неправоте. Теперь я не сомневалась, что выясню еще больше с помощью Антона и, вполне вероятно, смогу помочь людям, попавшим в беду. От моей утренней депрессии не осталось и следа. И даже то, что квартира, где приходилось жить, мне не принадлежит, а каждую вещь для нее выбирал другой, совершенно незнакомый мне человек (что сильнейшим образом раздражало меня еще несколько часов назад), уже не казалось таким неприятным.

Проходя мимо кровати, расположенной у самой двери палаты, я почувствовала, как лежащая на ней женщина тихонько дернула меня за рукав.

– Вам нехорошо? – встревоженно спросила я.

– Да нет, дело не во мне, – ответила она. – Старушка-то наша, похоже, совсем плоха. Может, не от того ее лечат?

– В смысле?

– Сегодня утром Полина Игнатьевна, как обычно, пошла в туалет и упала! И, между прочим, уже не в первый раз!

Выглядела престарелая пациентка и в самом деле неважно, что было заметно даже невооруженным глазом. Тем не менее я не хотела нагнетать обстановку, а потому бодро поздоровалась с ней и сняла защитный колпачок со шприца с инсулином.

– Утренний укольчик! – заявила я. – Ложимся на бочок!

Полина Игнатьевна с кряхтением повиновалась.

– А почему у нас такая одышка? – поинтересовалась я.

– Ой, Аннушка, уж и не знаю! – жалобно ответила больная. – Ничего понять не могу: давление мне вроде бы снижают, голова не болит, но что-то мне плохо…

– А инсулин-то вам кололи на ночь?

– А как же, все по расписанию!

– Ну-ка, Полина Игнатьевна, – сказала я, откладывая шприц и присаживаясь на койку, – поведайте мне, что вас беспокоит.

Старушка, распахнув глаза, посмотрела на меня. Наверное, она удивилась, с чего вдруг простая медсестра начала разговаривать, как доктор, но спорить не стала: в ее положении любая помощь могла пригодиться. По мере того как пациентка рассказывала, я хмурилась, понимая, что с ней и в самом деле творится нечто непонятное. По всему выходило, что, несмотря на использование инсулина, состояние Полины Игнатьевны не только не улучшалось, но даже ухудшалось. Я готова признать, что многие, особенно из младшего персонала, не любят пациентов, чьи хронические болезни не имеют отношения к отделению, где они в данный момент находятся, – это лишнее беспокойство, даже несмотря на то, что свои лекарства больные покупают сами. Медсестра, в обязанности которой входило сделать Полине Игнатьевне вечерний укол, вполне могла пренебречь своими обязанностями, но старушка поклялась, что укол сделали вовремя. И однако у Сапелкиной наблюдались все симптомы, характерные для повышенного сахара у диабетика, – потливость, усталость, ломота в конечностях.

– Давайте-ка измерим вам сахар, – сказала я, поднимаясь.

Соседи по дому часто нуждались в моем глюкометре, поэтому я всегда носила его в сумке. Начав работать в Светлогорке, все собиралась выложить, но забывала. Аппаратик маленький, а сумка у меня огромная, так что он преспокойно лежал там все это время. Тест-полоски тоже обнаружились там, куда я их засунула, – во внутреннем кармашке.

Вернувшись в палату, я настроила глюкометр и кольнула Сапелкину в безымянный палец. Каждый раз не устаю удивляться тому, до чего дошел научно-технический прогресс. Раньше человеку, чтобы, к примеру, просто выяснить показатели артериального давления, приходилось обращаться в поликлинику или вызывать на дом участкового врача. Теперь существуют мобильные аппараты для измерения давления, при помощи которых пациент сам может контролировать его перепады в течение дня. Глюкометры – тоже необходимость для диабетика, особенно такого, который уже плотно «подсел» на инсулин.

Глюкометр начал обратный отсчет. Когда на экране высветился результат, мои глаза едва не вылезли из орбит.

– Двадцать девять и три?! – не поверила я.

– Сколько?! – в ужасе переспросила старушка.

Действительно, результат приближался к критическому.

– Но, Полина Игнатьевна, этого же просто быть не может! – воскликнула я. – Может, прибор барахлит?

Я провела повторный анализ: цифры «29, 3» оставались на экране, как приклеенные.

– Вы уверены, что получили свою дозу инсулина вчера вечером? – недоумевая, повторила я вопрос.

– Конечно, уверена! – затрясла головой старушка. – Наташа колола… Господи, да что же со мной делается-то, а? Я лучше себя чувствовала, когда попала сюда!

Я по-прежнему сидела на краешке койки, пытаясь сообразить, как такое могло произойти, – и не могла.

– Между прочим, – продолжала Полина Игнатьевна тихо, – я заметила…

Больная внезапно замолчала, и я взглянула на нее вопросительно.

– Что вы заметили?

Пациентка замялась, словно не зная, стоит ли продолжать.

– Ну, эта Наташа… Аннушка, я не хочу возводить на человека напраслину, но…