Красотки кабаре - Суворов Олег Валентинович - Страница 67

– Да, я люблю тебя и делаю тебе предложение!

За этими словами последовал нежный поцелуй, после которого возникла очередная завораживающая пауза.

Сразу после ужина Берта приняла приглашение Мориса и спустилась в его каюту. Они были слишком счастливы, преисполнены надежд и трогательно нежны друг к другу, чтобы желать в этот вечер чего-то большего, а потому просто сидели на его постели, тихо перешептывались, приглушенно смеялись и время от времени, словно ныряльщики, набравшие в грудь побольше воздуха, погружались в эти долгие, томительно-сладостные поцелуи.

– И ты не откажешься жениться на мне, если узнаешь, кто мой отец? – спросила Берта.

– А кто твой отец?

– Нет, ты сначала ответь на мой вопрос.

– Глупышка, – пробормотал Морис, целуя ее в щеку, с которой предварительно сдул разметавшиеся пряди мягких волос, – ну конечно же нет. Я люблю тебя, и мне очень симпатична твоя мать – фрау Лукач. Какое мне дело до твоего отца, которого я знать не знаю? Но кто же он?

– Полковник вермахта!

– Кто?!

Берта тревожно посмотрела на Мориса.

– Ты же обещал!

– Нет, нет, разумеется, – растерянно пробормотал он. – Но ведь ты сама говорила, что твоя мать – наполовину еврейка. Каким же образом могло так получиться? Нет, если не хочешь, можешь не рассказывать…

– О, это долгая история. Мой отец ухаживал за моей матерью еще до Первой мировой войны, когда он был лейтенантом австрийской армии. Они встретились снова в 1918 году, после чего стали жить вместе. Через два года родилась я, а еще через три года отец увлекся идеями нацистов. Тогда моя мать тайком собрала вещи, и мы с ней уехали во Францию.

– И больше ты его не видела?

– Видела. В мае этого года он отыскал нас во Франции – мы жили тогда в Бугенвилле. Я сразу узнала его, хотя не видела больше пятнадцати лет, а он был в немецком мундире, – узнала, но сделала вид, что не узнаю. Тем же вечером мама ушла из дома, а вернулась только на следующее утро. Через три недели мы оказались на «Бретани». Мама ничего мне не говорит. Она бережет меня, а я берегу ее – мне кажется, что она до сих пор любит отца. Слушай, – Берта порывисто приподнялась на краю постели, – пойдем к нам и все ей расскажем.

– Как, прямо сейчас?

– А что такого?

– Но уже поздно – первый час ночи.

– Ерунда, она все равно, не спит, дожидаясь моего возвращения. Идем?

Морис улыбнулся и пожал плечами.

– Идем.

В этот момент откуда-то снаружи послышался приглушенный лязг железа. Звук был дальний и за свистом ветра почти неслышный.

– Что это? – Морис, натягивая пиджак, на мгновение остановился.

– Какая разница, – нетерпеливо заметила Берта. – Идем же, идем.

Через десять минут, быстро миновав пустые коридоры, они спустились на вторую палубу.

Берта вихрем ворвалась в свою каюту, таща за собой Мориса. Ворвалась – и удивленно застыла, увидев заплаканное лицо матери. Эмилия сидела на постели, неумело держа в руках револьвер.

– Что с тобой, мамочка? Что-нибудь случилось? А откуда у тебя это?

Револьвер был оставлен комиссаром Вондрачеком, который покинул каюту всего за несколько минут до прихода Берты. До последнего мгновения он колебался, а затем, поняв, что «Бретань» вот-вот тронется с места, виновато пробормотал: «Это последнее, что я могу для вас сделать, мадам. Прощайте!» – поцеловал потрясенную всем происходящим Эмилию и поспешил к своей лодке.

– Мамочка, очнись! – продолжала тормошить ее Берта. – Почему ты плачешь? Смотри, я привела к тебе Мориса. Мы решили пожениться.

– Что? – Эмилия подняла на дочь заплаканные глаза и страдальчески улыбнулась.

– Мы решили пожениться! – решительно повторила Берта. – Ну же, скажи нам хоть что-нибудь!

– Поздно!

Глава 9

Пароход смертников

Первое, что осознавал каждый проснувшийся поутру пассажир «Бретани», – это то, что он находится на движущемся судне. Одного взгляда в иллюминатор было достаточно, чтобы понять: корабль вышел в открытое море и плывет на всех парах. Большинство тех, кто высыпал на палубы, залитые лучами яркого тропического солнца, находились в состоянии радостного возбуждения – томительное для всех пребывание на гаванском рейде наконец-то благополучно завершилось. Мысль о возвращении в Европу казалась настолько дикой, что высказывавших ее пассажиров попросту отказывались слушать.

– Этого не может быть! Скорее всего этой ночью мы получили разрешение мексиканского правительства и теперь идем в Веракрус.

Даже Морис, который уже знал от Эмилии о ночном визите комиссара Вондрачека, колебался. Сначала он хотел было немедленно поднять тревогу и перебудить всех пассажиров, однако затем передумал. До Европы не менее семи дней пути, поэтому времени для того, чтобы выяснить, куда теперь направляется «Бретань», и в случае необходимости вовремя сменить курс, было более чем достаточно. Все вахтенные матросы и офицеры находились на своих местах, и ничто не говорило о захвате парохода нацистами. Поэтому Морис решил, что комиссар ошибся или же намеренно преувеличил опасность, чтобы оправдать свое странное бегство.

Наконец, когда большинство пассажиров, терявшихся в радостных догадках, уже находились на прогулочных палубах, к ним вышел капитан Гильбо. Француз был спокоен и сосредоточен. Выпуская его на капитанский мостик, Сильверстоун ограничился единственным предупреждением: «Скажете правду – и это окажется последним, что вы сказали в своей жизни».

– Господа, прошу внимания! – громко произнес капитан и, дождавшись тишины, продолжал: – У меня для вас хорошие новости. Правительство Мексики согласилось удовлетворить нашу просьбу, поэтому теперь мы идем в Веракрус. Сегодня ночью мы миновали Большие Антильские острова и вошли в Мексиканский залив. В случае благоприятной погоды весь путь займет у нас не более трех суток.

Среди взрыва всеобщего ликования никто поначалу не обратил внимания на старого Штаермана, который недоверчиво качал головой и бубнил:

– Это не Мексиканский залив и даже не Карибское море, это Атлантика! Я плавал на торговых судах почти двадцать лет, поэтому знаю, что говорю. Капитан Гильбо сказал нам неправду.

– Почему вы так думаете? – спросил его один из пассажиров – высокий сутулый еврей лет пятидесяти с бледным, унылым лицом, по бокам которого свешивались длинные пейсы, и недоверчивыми глазами.

– Опять исчезли чайки. Кроме того, сегодня ночью меня разбудил комиссар Вондрачек, и я вышел посмотреть на звезды. Звезды не люди, они не умеют лгать. Мы идем не на запад, а на восток!

Стоявшие вокруг пассажиры начали прислушиваться.

– А вы смогли бы проверить показания приборов и определить это наверняка? – спросил его молодой еврей в грязно-сером свитере и мятых брюках.

– Конечно, смог бы, – пробормотал тот. – Старому Штаерману достаточно посмотреть на компас, и он сразу все поймет.

– Верно! Пусть господин Штаерман поднимется в капитанскую рубку и скажет нам правду.

Эта мысль мгновенно захватила большинство присутствующих, после чего радостное возбуждение начало быстро сменяться напряженным ожиданием.

– Капитан! – закричал снизу высокий еврей с пейсами. – Мы бы очень хотели вам верить, но, поскольку речь идет о жизни наших детей, нам надо самим убедиться в правоте ваших слов. Вы позволите господину Штаерману подняться в капитанскую рубку?

Гильбо напрягся, и его смуглое лицо побелело. Он оглянулся на рубку, где находились Сильверстоун и двое его людей.

– Так что, капитан, мы идем?

Француз пожал плечами.

– Почему вы мне не верите, господа? Капитанская рубка – это не место для посторонних…

В ответ послышались возмущенные крики. Теперь уже никто не улыбался – все лица были напряжены и растерянны.

– Пойдемте, господин Штаерман, – решительно заявил высокий еврей. – Я помогу вам подняться наверх. Капитан Гильбо не посмеет нам помешать.

– Да, да, пойдемте, – подхватил юноша в грязно-сером свитере, – я тоже помогу господину Штаерману.