Домовые - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 64

— Полпуда карасей? На что им?

— Питаться. Антипу, правда, карасик — на один кус, ему в обед ведро надобно, а Уклейке и дюжины хватит.

Тут новоявленный жених вдруг ахнул, поднес ладошку ко рту, а глаза у него вылезли на лоб.

Он только что осознал, что невеста питается сырой рыбой, хватает бьющуюся рыбешку — и закидывает ее в широко раскрытый ротик!

Картина, которую представил себе Родриго, была не для слабонервных. Но тут и подтвердилась старая истина: когда водяница целует шутя, это еще не так страшно, через год-другой опомнишься, но вот если всерьез — то это уж навеки. Даже если бы Уклейка глотала живых змей, жаб и скорпионов, Родриго ее бы не покинул — так водяница ненароком присушила и привязала к себе его мужскую душеньку.

Поэтому Родриго дождался Янки с уловом, загрузил карасей в свой рюкзак, еще — в найденную болотным чертом на берегу драную спортивную сумку, и повез в город — благо электрички хоть редко, но еще ходили.

Приехал он поздно вечером, тихонько вошел в квартиру, надеясь, что мама спит, но она сидела за компьютером и стучала письмо.

— А вот еще жених, — похвасталась Астрида Иванова. — Живет в Оклахоме, пятьдесят два года, свой домик, не пьет, но курит…

— У тебя же в Миннеаполисе есть, — напомнил сын.

— Радио слушать надо.

Телепередачи по техническим причинам шли с перебоями, но радиоприемники еще работали стабильно, и каждый час передавались новости со всего земного шара — что еще затоплено.

Родриго взял атлас, который постоянно лежал на видном месте.

— Миннеаполис, ага… Ну так он же посередке Америки! Ему ничего не угрожает.

— В озерах вода поднялась, — сообщила мама, не переставая барабанить по клавишам. — А Оклахома все-таки повыше…

— А в Англии как?

— Обещают этой зимой температуру до минус сорока.

Родриго удивился — почему вдруг не потоп, а мороз?

— Вас в институте вообще думать учат? — вдруг рассердилась мама. — От таяния льдов Гольфстрим остыл, ясно? Он теперь ни Англию, ни Норвегию греть не будет. А теперь посмотри, на каких широтах у нас Лондон или тот же Стокгольм?

Родриго повел пальцем по соответствующей параллели.

— Это как? Магадан?

— Вот-вот. Зима там теперь будет, как в Сибири. Да и тут — ненамного теплее…

И она вернулась к любовному посланию.

Родриго вытащил карасей на балкон и лег спать.

На следующий день он отволок этот ценный груз к реке, перешел на остров по мосту и долго бродил по пустынному берегу, выкликая Антипа и Афоню. Наконец оба появились — усталые и голодные.

— Это что еще — крещеная душа? — разглядывая Родриго, но глазам своим не веря, спросил недовольный Антип.

— Меня дядя Янка прислал, — объяснил Родриго, поняв, что представляться сейчас Уклейкиным женихом — как раз нарваться на хорошую затрещину широкой и мокрой лапой без малейшего шанса дать сдачи. Поскольку Антип по меньшей мере вдвое тяжелее Коськи и втрое — самого Родриго, любой удар ему будет, как слону — дробина.

— А на кой ляд прислал? — Антип, всю ночь ладивший ловушки на несуществующую рыбу и углублявший бухточку, был совершенно не склонен к любезностям.

— Карасей вам наловил, — с тем Родриго открыл сумку, рюкзака же трогать не стал, разумно полагая, что нужно же и для Уклейки с Коськой оставить.

— Что ж ты сразу не сказал? — Афоня опустился на корточки, разинул зубастую пасть и закинул туда крупную рыбину всю целиком.

Родриго заставил себя смотреть, не отводя глаз. Ведь именно так питается невеста — пора привыкать…

Перекусив, водяные подобрели.

— Сам-то позавтракал? — спросил Афоня. Спросил, впрочем, когда рыбы в сумке уже не осталось.

— Кофе попил с бутербродом.

— Кофе? Бутерброд? — заинтересовался Афоня. — Это что такое?

— Кофе — напиток такой коричневый. Бутерброд — хлеб с маслом, сверху колбаса.

Тут оказалось, что водяные не знают ни хлеба, ни масла, ни, тем более, колбасы.

Собственно говоря, момент для водяных был исторический — впервые болотные жители по-приятельски беседовали с существом из гнусного племени мелиораторов. Веру Федоровну они, привыкнув смотреть на своих женщин свысока, за равноправную собеседницу не считали. Беседовали, впрочем, несколько свысока, за принесенную рыбу даже не поблагодарили — злокозненное осушение болот принесло столько горя, что не сумкой карасей было откупаться. Но Родриго был доволен уже и тем, что будущий тесть проявляет любопытство.

— Еще с сыром бывают бутерброды, с консервами, с лососиной, — перечислял он.

— С лососиной? — тут Афоня и Антип переглянулись. — Это где же там у вас лососина?

— Я принесу! — отпрыгнув на безопасное расстояние, пообещал Родриго и стал отступать к мосту. Уж очень ему не понравились хищно приоткрывшиеся зубастые рты.

— Ну, принеси, принеси, — позволил Антип. — Да чего ты шарахаешься, крещеная душа? Мешок-то свой прихвати!

Родриго, в любой миг готовый дать деру, подкрался к рюкзаку, вскинул его на плечо — и поспешил к мосту, водяные же ушли в прибрежные кусты.

— Совсем Янка сдурел, мелиоратора с карасями прислал, надо же… — бормотал Антип.

— А тебе бы лучше голодному здесь сидеть? — возразил Афоня. — Сосед умнее нас с тобой оказался, вон — с крещеной душой как-то договорился. И нам ведь договариваться придется…

— Гляди у меня! — Антип замахнулся на подручного, однако, невзирая на сытое брюхо, напала на него мрачность и он только сплюнул. Афоня был прав — поселившись, можно сказать, под самым носом у людей, водяные должны были как-то строить с ними отношения. Но думать об этом совершенно не хотелось.

Родриго не знал, когда ждать Уклейку, — ни Янка, ни Коська, ни сама водяница никогда времени не считали и не догадались сказать, сколько суток уйдет на дорогу. Поэтому парень решил околачиваться поблизости, а, чтобы не бездельничать, придумал себе занятие — отправился на рынок за продовольствием. Сперва, правда, заскочил домой и оставил на балконе рюкзак — чего его взад-вперед с грузом карасей таскать?

Рынок имел жалкий вид — люди покидали город, все меньше было и продавцов, и покупателей, огромные павильоны стояли полупустые. Посчитав деньги в кошельке и решив, что новая родня все равно в деликатесах не разбирается, Родриго взял недорогих шпрот, салаки, мороженого хека, еще какой-то подозрительной рыбы в банках, которую продавали за углом павильона, с тележки — что означало давным-давно истекший срок годности консервов.

Со всем этим грузом он вернулся к мосту, перешел его до середины, где был спуск на остров, и уже почти сошел с лестницы, когда из-за бетонного блока появился матерый водяной.

— Это ты, дядя Антип? — удивленно спросил Родриго. Водяной был вылитый будущий родственник — такой же здоровенный, зеленовато-бурый, в клочьях взъерошенных водорослей, с сивой гривой, почти закрывавшей лицо. Но Антип не стал бы так грозно надвигаться на Родриго — они ведь вроде поладили.

— Рыбу гони! — приказал водяной. — Клади сюда, живо!

Родриго хотел было взбежать по лестнице — но сзади на ней уже стоял другой звероподобный болотный житель, с дубиной.

— Рыбу, говорят, выкладывай! — приказал он. — Всю отдашь — отпустим!

— Да подавитесь вы этой рыбой! — в сердцах воскликнул Родриго и, раскрыв сумку, вывалил консервы и мороженого хека на пожухлую прошлогоднюю траву.

— Это что? — опускаясь на корточки, спросил тот, кто был вовсе не дядей Антипом.

— Рыба!

— Это — рыба? — он взял банку и повертел ее в толстых когтистых пальцах.

— Рыбные консервы, — объяснил Родриго.

— И где же такие водятся? — нехорошо оскалившись, поинтересовался незнакомый водяной.

— Откуда я знаю! В море, в океане…

— В Океане! — воскликнул водяной с дубиной. — Так это же нам прислали! Нам! Из Антарктиды!

Хорошо, что Родриго уже знал про обращение к антарктическим жителям, не то бы расхохотался — и получил дубиной по глупой голове.

— Вам, вам, — подтвердил он. — Ешьте на здоровье.