Шекспир мне друг, но истина дороже - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 50

Печатая шаг, он вышел из-за стола и подошел к Валерии, которая все буянила.

– Деньги из моего сейфа украл Земсков, – заявил директор громко и четко. – Все слышали? В задних рядах тоже? Это факт установленный. С сегодняшнего дня в нашем театре такого артиста больше нет. Это тоже факт. И никаких сцен! Все по рабочим местам!

– Как… Роман? – прошелестела Алина. – Но ведь их Ляля Вершинина взяла. Мы сами видели ключи… мы же видели, да?

– Ты на него все свалила, сволочь, проститутка?! – завизжала Валерия. – Ты ему простить не можешь, что он тебя бросил ради меня, да?! Ты нам обоим мстишь, уродина?! Счастье наше тебе поперек горла, крыса?!

– Как ради тебя? – поразилась бедная Алина, а Марина Никифорова стала бледной как смерть – так на сцене полагается бледнеть при получении страшного известия. – Но вы же все время враждуете!.. И ты с Виталием Васильевичем была…

– А она у нас со всеми сразу, – влез Валерий Клюкин. – Да, дорогая?

Его супруга дрожала всем телом.

– Лишь бы не с тобой, – словно выплюнула она. – Лучше умереть!

Озеров изумился – столько ненависти было в ее голосе. Клюкин засмеялся и погладил ее по голове, она отшатнулась от него, как от змеи.

– Слушай, – на ухо Озерову сказал Атаманов, когда все разошлись и шум сместился из приемной в коридор. – Я по делам съезжу, а ты за Лялькой присмотри, Максим. Ей, видишь, невмоготу. Как бы она ферта жалеть не кинулась, в больничку не поволокла, ухо обратно пришивать.

– А ты его оторвал, что ли?

– Да ну.

– Присмотрю, ладно.

– Я к вечеру подъеду, заберу ее.

Озеров кивнул.

– Да, и баллон-то! Который пацан твой у ней в доме нашел, я еще сказал, что это мой! Ну, желтый такой! Я думал, он из-под растворителя.

Озеров начисто позабыл про желтый баллон.

– Так вот, не мой он, и не из-под растворителя. Там химия какая-то горючая, я точно не знаю, какая. Но не наш он, сто процентов. Из него, должно быть, шторы и шкаф поливали, когда подожгли дом-то.

– Вот черт.

– Ты молодец, что деньги нашел.

– Мне бы еще убийцу найти.

Атаманов посмотрел на него, хотел еще что-то сказать, не стал и вышел из кабинета.

Максим на этот раз репетировал даже дольше, чем в предыдущий – с единственной целью: заставить артистов играть, а не сплетничать по гримеркам и коридорам. В конце концов театр есть сознательный коллективный уход от действительности! Действительность была скандальна и от того очень притягательна, а Максим добивался, чтобы выдуманная жизнь пересилила настоящую, и добился, разумеется.

Все же это очень хороший театр, в нем работают замечательные артисты! Какое-то время они сопротивлялись, но он не оставил им шансов – даже Валерии, которая объявила было, что играть ни за что не станет, с чем Максим Викторович легко согласился и предложил главную роль Алине Лукиной. Валерия моментально вспылила и играла просто превосходно.

Расходились поздно, утренние события с изгнанием из театра артиста Земскова казались далекими и подзабывшимися, как будто случились полтора года назад.

Максим уходил почти последним, когда Егор Атаманов уже забрал Лялю домой.

У нее был до странности рассеянный вид, как будто она о чем-то напряженно думает. О Земскове она не сказала ни слова, и Озеров, поразмыслив, решил, что это скорее хорошо, чем плохо.

В конце концов низвержение идола могло иметь любые последствия – вдруг Ляле придет в голову поклоняться низвергнутому, просто чтобы поддержать и укрепить его. Женщины – странные существа. Их жертвенность, как и любовь, совершенно необъяснима.

В коридорах и на лестнице было пусто, шаги гулко отдавались от стен. Озеров, натягивая куртку и прикидывая, когда ждать Федьку – сегодня или все же завтра, – сбежал на один пролет и толкнул высокую тяжелую дверь с площадки.

Странное дело – дверь оказалось заперта. Некоторое время Максим глупо дергал ее – она не поддавалась и даже почти не шевелилась, так была тяжела и монументальна.

– Эй! – крикнул Озеров негромко и послушал, что там, за дверью. – Есть кто-нибудь?..

…Впрочем, шут их разберет, вполне возможно, что на ночь в этом крыле выход на лестницу перекрывают, и нужно пользоваться другой. Здание, как большинство старинных «настоящих» театров, было разделено на две половины – «мужскую» и «женскую». Так когда-то было положено, чтобы актеры и актрисы не чувствовали известной неловкости и не попадали в пикантное положение. До некоторой степени эта традиция сохранялась – на «женской» половине размещались в основном гримерки актрис и «дамские» цеха – костюмерный, парикмахерский, пошивочный, а на «мужской» – бутафорский, декорационный, механическая мастерская.

– Але! – еще раз на всякий случай крикнул Озеров и прислушался, выставив вверх ухо.

Ни шороха, ни звука.

На другую половину театра можно было перейти под самой крышей. Узкий чугунный мост висел над сценой в неизмеримой высоте. Максим забрел на этот мост всего один раз. Сцена оттуда казалась далекой и ненастоящей, и на ней, как раскрашенные фигурки из папье-маше, сновали крохотные и неслышные сверху артисты. Голоса со сцены сюда не доносились. Какое-то время Максим смотрел на них, свесившись через узкие холодные перила, потом у него закружилась голова, и он быстро ушел. Вполне возможно, был еще какой-то переход, но Озеров о нем не знал.

Вздыхая – на чугунный мост над пропастью ему совсем не хотелось взбираться, – он стал подниматься вверх. На площадках дергал двери, но все были заперты.

Последний пролет – выше только чердак! – был значительно уже и ниже остальных и освещен плоховато. Озеров рукой то и дело касался потолка, боялся, что с разгону врежется лбом в какой-нибудь выступ или трубу. Эту часть театра он совсем не знал.

Здесь давно не ремонтировали, нештукатуренные кирпичные стены казались мрачными и пыльными, как в развалинах, то и дело попадались неведомые ниши, углубления, выбоины, и Озеров вдруг подумал, что там, должно быть, притаились крысы. Просто полчища крыс.

Железная дверца на чугунный мост была приоткрыта, где-то далеко, видимо, внизу на сцене мерцал желтый свет. Максим потянул дверцу на себя – мост уходил в темноту, что там, на той стороне?..

– Что там может быть? – сам у себя громко спросил он. – Да лестница там!

Сзади зашуршало, и он моментально взмок от страха.

…Крысы?.. Полчища крыс?..

Решив не оглядываться, он шагнул на мост. Опять зашуршало, ему показалось, что очень близко, и он все же оглянулся.

Железная дверца, которую он совершенно точно прикрыл за собой, опять была приотворена.

…Что такое? Сквозняки?..

Он быстро пошел по мосту, загудевшему под ногами, как будто полк солдат маршировал!.. Далеко-далеко внизу на сцене горел одинокий фонарь, освещал самую середину, на которой торчал остов фанерного замка у декораций к вечернему спектаклю.

От высоты и темноты его затошнило, хотя никакими фобиями он никогда не страдал. Откуда-то взялась паника, ударила прямо в мозг: беги, спасайся!.. Он шумно перевел дыхание и посмотрел вперед. Пройти осталось примерно половину пути.

Беги, беги!.. Спасайся!.. Ты еще успеешь!..

От этой неконтролируемой, невесть откуда взявшейся паники Максим остановился, зажмурился и на ощупь взялся обеими руками за чугунные перила.

Он не знал, что такое паника, и не знал, как ее прогнать.

Чувствуя, как пот заливает лицо и шею, он, чтобы унять себя, несколько раз глубоко вдохнул. И тут мост вдруг снова затрясся и заходил под ногами. По нему кто-то шел!..

Озеров оглянулся в последний момент.

Из мрака на него летело безобразное чудовище с лошадиной мордой и провалами вместо глаз. Оно летело само по себе, надвигалось, приближалось.

Озеров, кажется, крикнул, а может быть, и нет. Остановилось сердце. Он больше не мог дышать и видеть.

Призрак надвинулся на него и ударил так, что слезы брызнули из глаз, и Максиму показалось, что раскрошились зубы. Он стал валиться на бок, но рук, державших перила, не разжал. Призрак крутанулся на месте, как в воронке, и ногой врезал Максиму по пальцам.