Флотская богиня - Сушинский Богдан Иванович - Страница 46

«Слизняк, – проворчала про себя Жерми. – Он все еще считает, что в войне позволительно запятнать себя только вражеской кровью… Вопрос в том, чью кровь считать таковой. Сквозь Гражданскую войну тоже кое-кто пытался пройти в парадных белых перчатках, да-с… Увы, господа, не получилось…»

– Старший лейтенант умер, – мрачно, не поднимая глаз, сообщил майор, появляясь на гребне, отделяющем равнину от мыса. – Личные документы изъяты, – он похлопал по ладони маленькими книжицами. – Оружие утеряно.

– Какая жалость! – саркастически ухмыльнулась Анна. – Столько времени потрачено вами, майор, ради спасения еще одного доблестного воина. Но если, – едва слышно добавила она, – в конце концов он все-таки выживет, я вам не завидую.

– Не выживет, – отрубил Гайдук. – Слишком большая потеря крови.

– А мне бы хотелось, чтобы выжил. Пусть бы его возвращение в строй и вся дальнейшая месть послужили вам простым солдатским уроком: «Если в руках у тебя оружие – сражайся! Причем со всяким, кто намеревается загнать тебя в могилу».

3

Единственным лучиком света в кроваво-трупном царстве госпиталя стало для Евдокимки неожиданное появление в нем подполковника Гребенина.

При всей своей чудовищной усталости и нервном истощении, что уже трудно было скрывать, начальник штаба все еще держался молодцевато: укороченная, хорошо приталенная шинель, до блеска надраенные сапоги, фуражка со слегка подрезанным на «белогвардейский манер» козырьком; молодящая, с тщательно подведенным затылком, стрижка. И как же все это дополняло, в глазах влюбленной Евдокимки, благородство осанки, почти античную красоту его лица! Знал бы подполковник, как тщательно старалась девушка сохранить в своей памяти его лик, как мечтала когда-нибудь заполучить фотографию!

Кавалерийский полк, где служил Гребенин, имел большие потери. Его отвели с передовой и, расквартировав в соседней Возрадовке, спешно пополняли теперь людьми, лошадьми и особенно вооружением, реорганизовывая при этом в резервный стрелковый полк. За пополнением начальник штаба как раз и прибыл в Томаковку.

– Это ничего, что уже в который раз я появляюсь рядом с вами? – извиняющимся тоном спросил подполковник, когда начальник госпиталя позволил Гайдук отлучиться на час из палаты, где она дежурила.

Вместе с Корневой и еще одной медсестрой, Евдокимка квартировала в спрятавшемся посреди старого сада большом доме. В саду, отделявшемся от просторного больничного двора лужайкой с родничком и миниатюрным озерцом посредине, эти двое и спрятались от любопытствующих глаз.

– Наоборот, плохо, что вы слишком редко появляетесь, – потупив глаза, но в то же время довольно решительно, ответила девушка.

– То есть тебе хочется, чтобы…

– Ну, конечно же хотелось бы! – решительно молвила Евдокимка, даже не дослушав подполковника.

Мужчина с признательностью взглянул на девушку и надолго умолк.

Только вчера, перехватив ее грустный взгляд, умудренная жизнью Корнева, давно превратившаяся не только в подругу, но и в старшую сестру, наставницу, спросила Евдокимку:

– Что, госпитальер, по дворянину своему тоскуешь?

С легкой Вериной руки Виктора Гребенина они называли теперь только так – «дворянином», чтобы никто посторонний не догадался, о ком именно идет речь.

Степная Воительница вздохнула:

– По ком же еще?

– Так ты что, в самом деле влюбилась в него? То есть вот так, по-настоящему?!

– Наверное, по-настоящему, – пожала плечами Гайдук. – А как еще иначе можно влюбляться?

– Вообще-то по-всякому, – уклончиво ответила Корнева. – Сама видишь, как оно в жизни происходит. Видно, права все-таки наша сестра-хозяйка: «Война – войной, а природа своего требует». Судя по мне, как раз в войну эта самая «природа» просто-таки готова взбеситься. И это сейчас, осенью. Представляю себе, что со мной будет твориться весной. Просто какое-то бешенство плоти. Порой думаю: «Может, потому все это бешенство и зарождается, что вокруг такое несметное количество людей гибнет?»

Евдокимка понимала, что имела в виду медсестра. Уж чья-чья, а Корневой женская природа требовала своего все чаще и настойчивее. Несмотря на то, что хозяйка плоти душой все еще оставалась приверженной капитану Зотенко, у нее то и дело появлялись новые ухажеры – из медперсонала местных больниц, из легкораненых или из тех бойцов, которые по случаю посещали своих товарищей. «Полевые романы» эти были хоть и краткотечными, но, как правило, отчаянными. И медсестра давно не стеснялась их: «Если я позволила мужчине обнять себя, – то уж не выпущу из рук, пока не пресыщусь им». Пресыщаться же Корнева, как сама утверждала, очень любила, а главное, умела это делать…

– Так ты, госпитальер, не будь дурой, – поучала ее медсестра. – Как только дворянин твой появится, так и откройся ему… Пардон, отдаваться тебе пока что рановато. Но признаться в любви – уже можно.

– А то, что подполковник намного старше меня?

– Зато ты у нас юная, а значит, впереди у вас – целая жизнь. И потом, разницы в возрасте должен страшиться он, а не ты.

– Вот он и страшится… – удрученно обронила Евдокимка.

– Что-что?!

– Говорю, что, наверное, именно этого он и страшится: ему – вон сколько, а мне всего-то… Поэтому он такой сдержанный в поведении со мной. И ни одного письма не написал.

– А разве обещал писать?

Евдокимка решительно покачала головой:

– Не обещал.

– То-то и оно… – по привычке своей Вера вытаращила на нее свои огромные карие глазища и даже языком пощелкала от наплыва каких-то каверзных мыслей. – А ведь ты, госпитальер, права: наверное, из-за возраста своего наш подполковник тушуется перед тобой. Не хочется отбивать его, все-таки мы подруги, – вновь мечтательно пощелкала языком Корнева. – А то я бы оч-чень быстро и оч-чень наглядно объяснила бы тебе, как в подобных случаях следует вести себя с мужчинами.

– Так объясни! – наивно загорелись глазки Евдокимки. – Что тебе стоит?

– Дура, я же сказала «наглядно». А как тебе, младовозрастной, объяснять такое?

– Но ведь здесь, с вами, на войне, я – как все.

– Кто же виноват, госпитальер, что для войны ты уже по-настоящему созрела, а для любви все еще нет? Понимаю, несправедливо. Но что поделаешь? Вот что мне по-настоящему нравится в твоем подполковнике, так это порода… Словом, порода – она и есть порода. С удовольствием родила бы от него сына!..

Однако все эти разговоры оставались в прошлом, а сейчас, посреди затянувшегося молчания, подполковник вдруг взглянул на часы и этим словно бы подстегнул Евдокимку:

– Скажите, вы, наверное, чувствуете себя неудобно от того, что у нас большая разница в возрасте?

Они прогуливались по едва приметной тропинке, ведущей через сад. Стараясь идти рядом с девушкой, начальник штаба как раз хотел перешагнуть через старый, исполосованный короедами, пень. Однако, услышав Евдокимкины слова, он так и замер, упираясь носком сапога в трухлявое корневище.

– Это хорошо, что ты спросила об этом. Особенно, что ты сама начала этот разговор, хотя должен был бы я. – Виктор достал портсигар, постучал мундштуком папиросы о его серебряную крышечку, но, передумав, нервно вложил табачное зелье на место. – Признаться честно, я только об этом и думаю.

– Права была Корнева, когда сказала: «Кто же виноват, госпитальер, что для войны ты уже по-настоящему созрела, а для любви все еще нет».

– Не одобряет, значит, что между нами, ну… такие отношения?

– Что вы?! Только и делает, что подбадривает, вас при этом всячески расхваливая.

– И к какому же выводу мы придем, юная леди?

– Наверное, к самому естественному: меньше думайте о своем возрасте, а больше обо мне.

Взобравшись на пень, подполковник вдруг запрокинул голову и на всю мощь своей луженой командирской глотки рассмеялся:

– Господи, а ведь ты права! Как только вспоминал о тебе, тут же ловил себя на мысли: «Ну что ты творишь?! Ведь это же совсем еще ребенок. Найди себе нормальную взрослую женщину».