Флотская богиня - Сушинский Богдан Иванович - Страница 51

– Знаешь, – сказала ей тогда Евдокимка, – порой мне кажется, что ты стыдишься профессии отца. Хотя как ветеринара его все уважают.

– А тебе не кажется! – осталась верной своей категоричности и безапелляционности Серафима. – Она бесит меня. И ветеринару нашему это хорошо известно.

– Но почему бесит? Профессия как профессия.

– Потому что еще в то время, когда он поступал в зооветеринарный техникум, я умоляла его не делать этого, а идти в медицинское училище, чтобы со временем стать нормальным, человеческим, а не скотским, хирургом. И когда он поступал в сельхозакадемию, тоже просила не делать этого. У него была возможность учиться в обычном медицинском институте. А теперь я готова выцарапать глаза каждому, кто посмеет бросить мне вслед: «Ветеринарша»!

– Наверное, поэтому в спину тебе, в большинстве случаев, бросают другое – «Атаманша».

– Потому что фамилия повстанческая – Гайдук. Однако это прозвище мне импонирует, поскольку отвечает сути моего характера.

8

Вопрос Евдокимки о научных изысканиях отца в самом деле мог бы показаться несвоевременным, однако девушка была приятно удивлена, услышав, как отец бодро объявил:

– А я и не отрекаюсь от кандидатской, – он с трудом развернул нетерпеливого буланого, спешившего присоединиться к своим боевым собратьям, уже бившим копытами у ворот больничной территории. – Только тема ее будет несколько иной, более актуальной.

– Почему? Ты отказался от темы, которая уже утверждена?

– Война многое переменила, – проговорил отец, озорно как-то подмигнув. – И мою тему тоже. Теперь она коснется развертывания госпиталей полевой ветеринарной хирургии в условиях боевых действий. Кстати, материала я уже успел собрать столько, – заговорщицки, вполголоса, сообщил он приблизившимся к нему девушкам, – что на две диссертации хватит. Дожить бы только до окончания войны.

– Вы обязательно доживете, – тут же выпалила Корнева, опережая какие-либо проявления чувств со стороны Евдокимки. – И защититесь.

– Вашими устами, Вера, да судьбу бы приворожить.

– Считайте, что уже. Кстати, мать моя была сельской знахаркой и колдуньей. Как и все прочие женщины из ее рода.

Когда всадники оставили территорию госпиталя, Евдокимка с грустью в голосе произнесла:

– А ведь он сказал неправду.

– Какую неправду? – насторожилась Корнева. – Что сменил тему или что стал командиром роты?

– Что в конечном итоге ему приказали стать этим командиром, лишив должности ветеринарного врача. Уверена: он упорно настаивал на своем праве стать настоящим, боевым, а не ветеринарным, офицером. Чтобы жена не стыдилась его.

Вера на несколько мгновений задумалась, потом пожала плечами:

– Это неправильно. В армии много всяческих профессий и должностей. Получается, что наш эскулап-капитан тоже ненастоящий офицер? По-твоему, тот, кто занимается ремонтом самолетов, танков или кораблей, – тоже должен стыдиться своей участи?

– Это не «по-моему», – с грустью заметила Евдокимка. – Я здесь вообще ни при чем. Просто, когда он появился в доме в офицерской форме и сказал, что будет служить ветеринарным врачом, мать ехидно заметила: «Ну, вот. Все остальные мужья вернутся с войны боевыми офицерами, а мой – ветеринаром».

– Жестокая она женщина, хоть и твоя мать.

– До жестокости, возможно, и не доходит, но слишком уж властная. Она ведь у нас – первая, везде и во всем.

– Понятно… А отец – просто ветеринар, влюбленный в лошадей и в свою работу. Вот только жена его этой профессии стыдится.

– Она хотела, чтобы он стал настоящим хирургом, человеческим… Впрочем, тебе все это не интересно.

Корнева не отозвалась на зов сестры-хозяйки Игнатьевны, проигнорировала комплимент «Верочка, вы, как всегда, бесподобны» престарелого холостяка стоматолога Зельмана, и только тогда произнесла:

– До этой встречи с твоим отцом действительно вряд ли было бы интересно. Что же касается судьбы твоего отца, то, хотя на войне загадывать не принято, но уж он-то в самом деле останется жив и станет доктором наук.

– Лучше признайся, что он тебе очень понравился, – благодушно укорила ее Евдокимка.

– Даже не пытаюсь скрывать.

Евдокимка удивленно взглянула на подругу, не желая верить, что слова эти услышала именно от нее.

– А как же эскулап-капитан?

Корнева несколько раз порывалась объяснить свое нынешнее отношение к Зотенко, но всякий раз обреченно махала рукой, отказываясь от этого намерения раньше, чем было произнесено хотя бы слово.

– Знаешь, чего не хватает таким людям, как твой отец, чтобы добиться в жизни всего, о чем они мечтают?

– Наверное, этого не знает никто.

– Напрасно ты так думаешь. На самом же деле ему не хватает женщины, которая бы видела в нем будущего ученого, профессора; женщины, способной восхищаться его успехами, им самим.

– Слушай, как же правильно ты все поняла! – широко открыла глаза от удивления Степная Воительница. – Даже мне самой помогла понять.

– Существует древняя, как мир, теория: каждый творец, каждый ученый несет свой крест таланта на Голгофу искусства или науки. Но, чтобы уверовать в это свое призвание, ему необходима непоколебимо верящая в него женщина, благодаря которой и зарождалась бы эта подвижническая романтика. Женщина, до конца верящая в талант своего избранника и благоговеющая перед его научным подвигом, его творческой судьбой. У поэтов такие женщины именуются музами. Так вот, перед тобой – почти идеальная муза, кому судьба все никак не решится подарить настоящего поэта.

В какую-то минуту Евдокимка вдруг поняла, что заслушалась – так искренне и артистично Корнева говорила. Она вообще заставила по-другому взглянуть на себя. Степной Воительнице даже в голову не приходило, что эта медсестра, казалось бы, лишенная чувственного сострадания и страха крови, способна на такое возвышенное понимание роли женщины, своей собственной роли в судьбе мужчины.

– Погоди, Вера, но ведь все, о чем ты только что говорила, касается поэтов, ну, еще художников, композиторов. А мой отец – всего лишь ветеринар.

– Неправда, он – ветеринарный врач, готовящийся защищать кандидатскую диссертацию. Будущий преподаватель, ученый, возможно, даже с мировым именем… Впрочем, если честно, старший лейтенант понравился мне сам по себе, независимо от того, станет ли ученым или нет. Однако между мною и твоим отцом стоит очень близкая, родная тебе женщина. Словом, не пристало нам говорить с тобой на эту тему…

9

Паузу Дмитрий Гайдук держал довольно долго; он хотел выяснить, какова же на самом деле реакция его командира на сообщение о дочери царского генерала Подвашецкого. Но полковник неподвижно смотрел на него, глаза в глаза, словно прикидывая, стоит ли лишать своего подчиненного еще и ефрейторского звания.

– Ты хоть подумал, прежде чем произнести то, что только что произнес? – наконец выговорил Шербетов.

– А что такого, особенного? Всего лишь констатировал.

– Но о какой генеральской фамилии идет речь?!

– Именно поэтому я и не торопился заявлять о ней в НКВД, – все же подстраховался Гайдук. – А сначала решил поговорить с вами.

– С энкавэдистами вопрос об этой твоей генеральской наследнице улаживать будут другие.

– Ну, вот. А думать над тем, как обойтись с таким «трофеем», как им распорядиться, нужно вместе.

– Откуда она взялась на нашей территории?

– Откуда ж ей взяться? Жила тут еще со времен Гражданской войны.

– Правду говори, Гайдук. Сам понимаешь, когда особисты возьмут её в оборот, как на духу все расскажет. Но потом уж и тебя привлекут.

– Я сам предложил ее кандидатуру. Какой смысл врать?

– То есть ее не забрасывали к нам по морю или на самолете?

– Говорю же, со времен Гражданской спокойно жила на Украине, учительствовала в известном вам Степногорске…

– И сумела убедить тебя, что приходится дочерью генерал-адъютанту императора Подвашецкому?