Царское дело - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 51

– Очень просто! Как сквозь землю провалилась. Еще с вечера…

И Параска тихо зарыдала. Маркел не знал, что делать. Он стал оглаживать ее по голове, по шапке, а после прямо по щекам. Щеки у нее были все в слезах.

– Парасочка, Парасочка, – шептал Маркел и утирал ее. А она тихо рыдала. Плечи ее сотрясались. Маркелу стало страшно, он подумал, что это он всему виной, потому что это он таскал Нюську на кладбище, их там вместе видели, и теперь ее за это задушили – в отместку! За то, что Савва молчал! За то, что Шкандыбина сослали! За то, что ведьму Домну зарезали! За все! Нет, все же главное – за то, что он, Маркел, живой. И он спросил: – А что Степан еще сказал? Почему он на меня показывал, не говорил?

Параска продолжала плакать, но уже не так, как раньше. Скоро ее отпустит, подумал Маркел. И Параска и в самом деле затихла, утерла лицо и сказала:

– Я ему еще раз говорю: я про Нюську спрашиваю, про свою дочку, при чем здесь чужой Маркел? А Степан вот так вот ухмыльнулся, зубы выставил и говорит: «Не такой он и чужой. Ты у него сама спроси. И спроси, где искать, и он тебе скажет». – Тут Параска помолчала, после прижалась к Маркелу и тихо спросила: – Что мне теперь делать? Как мне мою доченьку сыскать? К кому еще бежать?

– Больше ни к кому бежать не надо, – ответил Маркел. – Я думаю… Я знаю, где она. И я сейчас туда пойду.

– Куда это? – спросила Параска.

– Это не здесь, – сказал Маркел. – Это мне из дворца надо выйти.

– Как из дворца? – удивилась Параска. – А Степан сказал, что он сегодня здесь будет всю ночь, у них на Красном крыльце караул. И караульные слова назвал: Рыльск и Звенигород.

– Да? – сказал Маркел сердитым голосом. – Сейчас я к Степану побегу! Ага! А к Нюське тогда кто?

И он поднялся с лавки, Параска поднялась за ним. Она его не отпускала. Маркел улыбнулся и сказал:

– Не бойся. Ничего с твоей Нюськой не будет. Сейчас пойду и приведу ее. Вот прямо здесь нас жди. Или иди к своей боярыне, а я Нюську туда отошлю, когда найду ее. Не сомневайся!

И тут он отвел ее руки, перекрестил ее, после хотел опять прижать к себе, но удержался, развернулся и пошел. К Бельскому, куда еще, думал он сердито, прибавляя шагу.

Когда Маркел выходил из Куретных ворот, он услышал, что где-то вдалеке кричит петух. Вот и еще один день начинается, а дело все никак не сделается, еще сердитей подумал Маркел. Зато людей все больше губится! Тут тебе и Савву повесили, тут тебе…

Но тут Маркел спохватился и подумал, что нельзя даже в мыслях допускать, что с Нюськой что-нибудь случилось. Да и что это он будто с цепи сорвался? Надо было вначале Параску расспросить как следует, что с Нюськой, как она пропала и куда, а уже только после что-то делать. Так и сейчас вместо того, чтобы ломиться к Бельскому, вначале надо бы сходить к себе и посмотреть, может, Нюська уже дома. Но, правда, а что если пока он будет туда-сюда бегать…

Нет, опять подумал Маркел, об этом и думать нельзя, а надо идти к Бельскому, потому что лучше один лишний раз туда сходить, чем после локти кусать. Да и кому еще такую гадость делать, как не им! Кому?

И Маркел шел дальше, прошел мимо тына князя Семенова двора, пошел мимо тына двора Бельского, подошел к воротам и стукнул в калитку. В калитке (не сразу, конечно) открылось окошко, и заспанный голос спросил, чего надо.

– Мне к Бельскому, – сказал Маркел. – К Богдану Яковлевичу. Спешно!

– Ты что, братец, очумел? – строго спросил тот же голос. – Глухая ночь на дворе. Боярин почивает.

– Знаю, что почивает, – ответил Маркел. – Но мне очень надо!

– Ты кто такой? – злобно спросили из-за калитки. – Может, ты покойный государь? Что ты на нас орешь, скотина? А то сейчас откроем и потешимся! Га-га!

– После вам не до потехи будет! – пригрозил Маркел. – Идите, разбудите боярина и скажите ему, что Маркел Косой пришел. Сам, лично!

– Ох, ты! Ох, ты! – сказали из-за калитки. – Смотри, дошутишься… Сейчас человек сбегает, вернется, и мы, если что, с тебя шкуру спустим!

Окошко со стуком закрылось. Маркел стоял возле ворот. Было темно, все небо затянуло тучами. Шел редкий мокрый снег. Под ногами была лужа, сапоги в ней хлюпали. Маркел пробовал о чем-нибудь подумать, но не думалось. Так прошло немало времени. Потом за воротами послышались шаги, потом там шептались, потом опять открылось окошко, и прежний голос, но уже не такой злой, велел показать овчинку. Маркел показал. Калитка открылась, он вошел. За воротами стояли трое сторожей.

– Кто ты такой, бес тебя знает, братец, – сказал один из них, – но тебя велено впустить. Иди за мной.

Маркел пошел за тем сторожем. Тот его опять повел сперва к службам и задам, а только после к черному крыльцу. А там в хоромы и водил по переходам. Потом ввел в какую-то каморку, где крепко воняло капустой, и велел садиться.

Маркел сел в угол на голую лавку. Сбоку стоял такой же голый стол, на стене горел светец, в углу напротив теплилась лампадка. Маркел снял шапку и перекрестился. Сторож сказал:

– Сейчас время позднее, боярин спит. Но он про тебя помнит. Когда ложился спать, наказывал, что, если ты придешь, тебя впустить и держать здесь, пока он не проснется. Ну, и накормить, конечно, это да. – Сказав это, сторож обернулся и позвал: – Авдей!

Через не так и много времени вошел Авдей – еще не очень старый толстый человек, одетый по-холопски. Это, подумал Маркел, здешний кухарь.

– Принимай гостя, Авдей, – сказал сторож. – Боярин велел присмотреть за ним, пока сам спит. А я пошел, мне некогда.

И он вышел. Авдей зевнул, почесался, посмотрел на Маркела и спросил:

– Небось голодный?

Маркел пожал плечами.

– Значит, голодный, – сказал Авдей, усмехаясь, и вышел, но в другую дверь. Послышались какие-то стуки, лязг, тяжелые шаги, потом Авдей ругал какую-то Ульяну, потом он наконец вернулся, а идущая рядом с ним баба (наверное, та самая Ульяна) принесла миску горячего свекольника и большой кусок хлеба. А Авдей нес бутылку и шкалики. Маркел поморщился. Баба поставила еду на стол и вышла. А Авдей поставил выпивку, сел к столу и спросил:

– Ложка имеется?

– Имеется, – ответил Маркел. – Но я свекольника не буду. Куда на ночь напираться?!

Сказав это, он, не удержавшись, взял хлеб и начал его есть, но не спеша.

– А по шкалику? – спросил Авдей.

– А шкалик, – ответил Маркел, – на голодное брюхо нельзя. Это грех.

Авдей смотрел на Маркела, смотрел… А после усмехнулся и сказал:

– Я знаю. Ты робеешь. Ну да и многие у нас робеют.

– Нет, – сказал Маркел. – Я не робею. А я, если по правде говорить, есть ночью не могу. Мне культя не дает. – И, откинув полог шубы, взялся рукой за правый бок. – Вот здесь тогда крепко болит, – прибавил он. – Прямо как черти рвут.

– Э! – сказал Авдей. – Понятно. Это у тебя ливер разгулялся. Надо лечить ливер. Ох, и свезло тебе… Как тебя звать?

– Маркел.

– Ох, и свезло тебе, Маркел! Знаем мы эту хворь. От нее надо ставить клистир. Хочешь, сейчас поставим? Пока боярин спит. Да у меня все есть! Проскурник есть, корень девясильный есть, романов цвет, трава божьей руки, заварим, и давай. Все равно до утра… Ну, так что?

– Нет, погоди, – сказал Маркел. – Я не за тем сюда пришел.

– А ты откуда знаешь, за чем? – насмешливо спросил Авдей. – Может, боярин тебя выслушает, а после позовет меня и скажет: «Авдейка, а ну сделай ему клистир полуведерный!» И куда я денусь? Сделаю. У нас тут и не таким, как ты, делали, а и боярам даже. Не скажу, каким, – и тут Авдей усмехнулся.

– Да мне что! – сказал Маркел. – Мне бояре не указ. У меня своих забот хватает. – И тоже усмехнулся. Ну, и подумал про нож в рукаве.

– Каких еще забот? – спросил Авдей. И даже глаза прищурил.

– У меня две заботы, – ответил Маркел. – Первая забота: не хочу я обратно домой возвращаться. Я же из Рославля-города. Да и какой это город, как я теперь вижу, после Москвы-то. А вторая забота… Даже не забота, а так, суета: у моей соседки дочка куда-то запропастилась. Дочка Нюська. Вот таковского росточка. Славная такая девчушка. И родительница у нее тоже добрая хозяйка, никакого укора я к ней не имею, а вот пришла, плачет: Маркел Петрович, пособи…