Трехглавый орел - Свержин Владимир Игоревич - Страница 60

– Храбёр, храбёр. И бает складно. Но коли этому майору жизнь пощажу без присяги, то и другим, поди, придется ее оставлять, а сего допустить невозможно.

– Ваше величество, государь-надежа! – Питер Редферн, в казачьем кафтане окончательно превратившийся в Петра Реброва, пробился сквозь толпу и рухнул на колени перед Пугачевым. – Разреши слово молвить.

– Говори, казак. – «Император» удивленно воззрился на своего подданного.

– В защиту сего офицера хочу слово сказать. Я его долго знаю. Вы, государь, по мудрости своей вешаете кровососов, которые кровь бедного люда пьют. Майор же этот отродясь простого человека не обидел. У него-то и имения нет, он лишь храбростью своей перебивается. Явите милость, великий государь, сохраните жизнь ему, этим вы снищите почтение у сотен других, таких же, как и он, честных воинов, кои решат присягнуть вам, когда узрят в милосердии и величии.

– Слушай, капитан, это шо за адвокат Плевако? Где ты такого нашел? И тебе из-под коня на звук с полста шагов пулю в цель послать, и за словом в карман не лезет. Еще бы такой вот суд присяжных, мы бы с тобой горя не знали. Это ж по штуцеру у каждого – двенадцать стволов получается!

– Между прочим, твой земляк.

– А, ну тогда ясно, у нас это…

– Встань, казак, – нахмурив брови, произнес Пугачев. – Слова твои я выслушал. Желает ли еще кто вступиться за охфицера?

– Вешай, государь! На веревку барина! – разнеслось из толпы. – Попили нашей кровушки!

– Сам слышишь, что народ решил, – хмуро отрезал «император». – А ты, майор, желаешь ли сказать что на прощание, али, может, просить о чем?

Лис автоматически перевел мне сказанное Пугачевым, и пальцы его сжались на рукояти сабли. Я представил себе, как стремительным рывком выхватывает клинок «енерал-атаман». Голова «императора» и веревка, тянувшаяся от толстой ветки к моей шее, окажутся на траектории его движения почти одновременно. Я представил себе, как покатится под ноги коня бесшабашная пугачевская башка, как встанет на дыбы соловый кирасирский кракен и начнется по всему двору такое, что не приведи Господь!

– Командир, ты готов?

– Готов. Начинаем по счету «три». Пугачев на тебе, я беру того, что справа. А пока переводи. Мне было поручено задание, и, насколько сие было возможно, я его выполнил. Мне не о чем просить вас. – Я воздел руки к небу, и пистолет, как ему надлежало, выпал из своего кармашка. – Раз. – Я прошу у Всевышнего даровать мне достойную смерть. – Два. – Я начал опускать руки…

– Уланы, уланы в степи! – пронеслось над постоялым двором.

– Откуда здесь уланы? – повернулся к наблюдателю Пугачев, казалось, теряя ко мне всякий интерес.

Привлеченная возможностью нового зрелища, толпа начала стремительно таять, спеша занять места на бревенчатых стенах, окружавших ставку. Я скрестил руки на груди, продолжая стоять на своем неказистом эшафоте в ожидании дальнейших распоряжений. Моя горделивая поза не была признаком надменного спокойствия, как могло показаться со стороны. Я просто осознавал, что закрепленный на шнуре пистолет тут же выскользнет из рукава, стоит мне опустить руку. «Кого, интересно, черт принес? – думал я. – Орловы, Елизавета или же отряд Михельсона, решивший налетом на ставку покончить с разбойным главарем? – Пока что, наблюдая пугачевцев, вглядывающихся в степную даль, я не мог дать себе ответа на этот вопрос. – Если это Михельсон, – я скосил глаза на по-прежнему равнодушно торчавшего возле моего эшафота палача, – обязательно начнется заварушка. Тогда я точно успею всадить пулю в голову этому страхоидолищу, и будь что будет. Ну а если нет, значит, продолжим с того места, на котором закончили».

– А ну-ка, дай мне подзорную трубу! – скомандовал Пугачев, обращаясь к наблюдателю. – Эвона! Правда уланы. Один, два, три… Восемь человек. Только это, кажись, не Катькины. Это ляхи. А с ними вроде как баба.

– Вы позволите, ваш личество. – Лис протянул руку за подзорной трубой.

– На-ка, глянь. Ты у нас глазастый, может, еще чего углядишь.

Мой напарник приложил окуляр подзорной трубы к глазу.

– Ого… Вот оно как. – Он склонился к «августейшему» уху и что-то оживленно зашептал. Пугачев выслушал слова своего советника и, резко развернувшись, уставился на него в упор, так, будто он сообщил, что тот и в самом деле является чудом спасшимся убиенным Петром Федоровичем.

– Ты че, енерал, белены объелся?

– Да шоб мне пьяным не бывать! – выпалил Лис и размашисто перекрестился. – Вот как бог свят!

– Моя сестра?!

– Двоюродная, с вашего позволения.

– А не брешешь?

– Об чем речь, ваш личество, она ж дочь нашего гетмана и тетушки вашей, императрицы Елизаветы. Нешто я гетманскую-то дочку не узнаю. Да и майор мне о том говорил.

– Что говорил?

– Что она сюда едет.

– И ты молчал?!

– Так, ваш личество…

– Вот вечно вы так! Не енералы, а псы дикие! Нет, чтоб сначала офицера как след допросить, только дай повесить! А ну, Закревский, вели отворять ворота. Да объяви войску, что ко мне сестра пожаловала. Будем парад делать.

Я продолжал стоять на колоде, как тот самый нерукотворный памятник себе, воспетый поэтами. Правда, сомневаюсь, чтобы друг степей калмык или же киргиз от этого стояния внезапно воспылал ко мне любовью. Но в общем-то и не они решали мою дальнейшую судьбу.

Ворота распахнулись. Под зычные крики «Ура!» на запыленной долгим перегоном белой кобылице во двор въехала великая княгиня Елизавета Кирилловна, и, пожалуй, в эту минуту она действительно являла собой прекрасный образчик великой княгини. Вслед за ней в колонну попарно скакали восемь улан в конфедератках, лихо заломленных набекрень, с корабелами у пояса. «Ура!» – вновь разнеслось над двором. Пугачев, опять запрыгнувший в седло своего кракена, не спеша подъехал к ее высочеству, останавливая своего тяжеловоза подле самой морды белой арабской кобылицы. Глаза их встретились. Я бы дорого дал, чтобы иметь возможность поближе наблюдать эту невероятную сцену. Не признанная никем носительница императорской крови братается с признанным всеми самозванцем. Увидев такое раз в жизни, уже есть о чем рассказывать внукам. Увы, взору моему представлялась лишь спина бывшего хорунжего. Помедлив чуть-чуть, Пугачев спрыгнул наземь и протянул обе руки Елизавете Кирилловне, помогая ей спуститься. Она вложила свои изящные ладошки в широкие лапищи атамана и легко спрыгнула наземь.

– Ну, здравствуй, брат, – негромко произнесла княгиня.

– Здравствуй… сестра, – вторил ей Пугачев…

Большие театральные подмостки насквозь пропитались слезами из-за отсутствия на них этой парочки. Я был почти готов поверить, что разлученные злодейкой-судьбой родственники после долгих лет скитаний наконец-то вновь обрели друг друга. Каким тоном это было сказано! Брависсимо! Бьен шарман!

Они раскрыли объятия и, обнявшись, облобызались по-русски троекратно.

Я вызвал Баренса.

– Добрый день, дядюшка. Сообщаю последние новости из пугачевской ставки. Елизавета Разумовская соединилась с Пугачевым.

– Понятно. А как Орловы?

– Орловых пока нет. Но им идти дальше, к тому же у них обоз. А эти голубки, вот они, сами поглядите. – Я включил картинку.

Двор вновь огласило мощное «Ура!». Император, очевидно пытаясь повторить виденную когда-то галантную сцену, подал «высокородной гостье» свою давно не мытую клешню и неспешным шагом повел ее к крыльцу своего «Летнего дворца».

– Ну а ты там что сейчас делаешь?

– Ну-у, как сказать? Если все пойдет так, как идет, то меня повесят.

– Ты что?! Прекрати немедленно!

– Пробуем, – обнадежил я своего дядюшку. – Если удастся, я сообщу.

– Я хочу представить вам, дорогой брат, бравых офицеров, которые сопровождали меня в столь опасном и дальнем путешествии. Ротмистр Михал Доманский, хорунжий граф Александр Скарбек, хорунжий Кшиштоф Тышкевич… – Названные шляхтичи один за другим поднимались в седлах и обнажали сабли, приветствуя брата своей вельможной панны. – А… – Она наткнулась взглядом на мое гордое изваяние, красующееся с петлей на шее поверх весьма шаткого постамента. – Дорогой брат, вы собираетесь повесить этого достойного офицера?