Закон Единорога - Свержин Владимир Игоревич - Страница 33

33

– …Ну, битие кнутом собак, проспавших вора, это дело обычное, – донеслось до нашего слуха, едва мы вновь очутились в доме гостеприимной Мадо. Угар радостной встречи уже спал, и теперь вся честная компания, включавшая в себя уже и приезжих циркачей, сидела вокруг стола, слушая рассказы Бельруна и веселого разбитного монашка в черной сутане бенедиктинца.

– Это кто? – шепотом осведомился я у вошедшего вместе со мной Рейнара.

– Брат Жан из Везеле, – ответил он. – Мы встретились с ним вчера в одной деревушке, жители которой, похоже, так и не сподобились придумать ей название. Веселый брат увещевал поселян, когда те вознамерились забить камнями свою молодую односельчанку за то, что та была красива.

– И что же?

Лис безмятежно почесал затылок и пояснил:

– Брат Жан доказывал им, что красота не есть несомненный признак дьявольского происхождения, а я подкреплял его слова вескими аргументами. По-моему, проповедь удалась на славу! – Он расплылся в самодовольной улыбке. – Это нас очень сблизило, – закончил Рейнар, с приязнью оглядывая продолжавшего свое повествование монаха.

– …Однажды в Понтиньи мне довелось слышать о местном судье, который со всей суровостью, подобающей его положению, приговорил к повешению свинью… – За столом послышался дружный смех. Мы подошли поближе, ловя суть рассказа. Брат Жан, сохраняя полнейшую серьезность на лице, продолжал описывать курьезный случай:

– Вы зря смеетесь! Она совершила тягчайшее преступление, пожрав своих детей! – Он состроил гневную и осуждающую физиономию. Честная компания вновь покатилась с хохоту.

– Правда, – помолчав, добавил святой отец, – насколько я могу судить, сам господин судья за свой век съел куда больше поросят! Но так уж, видно, повелось в миру: что сходит с рук пастырям, не прощается свиньям, – завершил под всеобщие смешки брат Жан.

– И что, несчастную свинку действительно повесили? – раздался мелодичный девичий голосок где-то из-за спины бенедиктинца. Совсем молоденькая девушка робко глядела огромными серыми глазами на собравшихся.

– Это та самая «ведьма», которую мы отбили… то есть отговорили в этой чертовой дыре, – шепнул мне Лис. – Ну не гады? На такую красоту корявки свои грязные подняли. Поотбивал бы уродам их дурацкие головы. – Он грустно вздохнул. – Святой отец отговорил.

Девушка действительно была несказанно хороша. Тонкое бледное личико, обрамленное длинными черными волосами, на котором кротко светились каким-то внутренним светом глаза, создавало впечатление такой беззащитности, что это наводило на мысль: это обман и дело без нечистого не обошлось. «Да уж, – подумал я, – немудрено, что односельчане ее хотели забить камнями…»

Монах между тем с нежностью посмотрел на свою подопечную, видимо, не зная, что сказать.

– Так ведь всегда так, барышня, – подал голос дородный купец в добротном, но уже изрядно пропыленном плаще. – Я уже почитай лет двадцать странствую, а никогда еще не видел, чтобы бедную тварь, будь то человек или свинья, когда-то миловали.

– Но ведь это несправедливо! – упрямо отозвалась она.

– Несправедливо? – горько ухмыльнулся Бельрун. – Почему несправедливо? Просто для тебя справедливо жить, а для того, кто наверху, справедливо жить за счет тебя… У всех разная справедливость! И чем ближе к трону сидишь, тем твоя справедливость справедливее.

– Так ведь испокон веков, – пробасил Ролло в наступившей вдруг тишине, – крестьянам кормить, монахам молить, рыцарям воевать, королю повелевать… Так Господь Бог устроил.

– Да ну?! – неподдельно удивился брат Жан. – Что-то я не припоминаю, чтобы Адам щеголял в золотой короне, а его дети гарцевали на украшенных драгоценными попонами жеребцах. Да и царь Давид вроде как был возвышен из пастухов…

Я молча слушал крамольные речи, раздававшиеся в таверне, понимая, что отчасти они есть прямое следствие недавно снятого интердикта и смутного времени, а отчасти…

– В древние времена, – продолжал монах, – славнейший из наших королей Карл Великий, которому доподлинно было известно, что есть истинная справедливость…

При этих словах мы с Лисом понимающе переглянулись, как древние авгуры.[40]

– …Учредил настоящий суд. Такой, какому подобает ему быть на самом деле.

Я, кажется, начал догадываться, о чем намерен рассказать своим зачарованным слушателям этот грамотей в рясе. Правда, Фемы (так назывались подобные суды) были так же далеки от описываемого идеала, как духовенство от духового оркестра.

– …Суды эти, – понизив голос до громкого шепота, вещал брат Жан, – вершили свои дела тайно, сверяя решения не с богатством и знатностью подсудимого, а лишь с кодексом законов великого короля Карла, благословленных его братом – папой римским Львом III.[41] Никто не мог укрыться от этого праведного суда, будь он последний подпасок или же сам император!

– Так уж и император! – недоверчиво протянул кто-то из присутствующих.

– Никто! – значительно подняв указательный палец, подтвердил святой отец. – Фрайграф, вершащий суд, поручал двум своим шефенам[42] вручить вызов на суд лично обвиняемому или же кому-то из его ближайших родственников. И мало кто посмел ослушаться этого вызова. Те же дерзкие, кто все же пренебрег властью этого суда, понесли суровую кару за свое ослушание. Их захватывали врасплох и с завязанными глазами приводили на судилище. Обвинение, подтвержденное клятвой трех шефенов, не допускало уже никакого оправдания со стороны обвиняемого. Их приговор всегда гласил одно – смерть! – Монах обвел пронзительным взглядом потрясенно молчавших слушателей и продолжал: – Тех же, кто пробовал отсидеться за стенами своих замков, уповая на силу оружия, находили либо удавленными веревкой в собственной постели, либо повешенными… И только кинжал, воткнутый рядом, показывал, чьих рук это дело.

В полнейшей тишине послышался сдавленный тоненький всхлип. Спасенная «ведьма», дрожа как осиновый лист, словно за ней уже гналась дюжина шефенов, испуганно смотрела во все глаза на рассказчика, ставшего вдруг необычайно суровым.

– Иди-ка, Орин, спать! Что это ты, брат Жан, рассказываешь на ночь такие страшные сказки? – с некоторой укоризной глядя на своего друга, поспешил разрядить обстановку Лис. – Ну-ну, успокойся, дитя! Тебе действительно пора спать. Я думаю, на сегодняшний день тебе и без того достаточно страхов.

Напуганная Орин поднялась и, робко поклонившись на прощание, удалилась в свою комнату, сопровождаемая могучей Мадлен, на фоне которой она смотрелась совсем крохой.

– Да не слушай ты этих трепачей! – донеслись до нас утешения доброй хозяйки. – Для тебя-то это все внове, а я здесь такого наслушалась… Они же все выдумывают!

– И брат Жан? – недоверчиво и, как мне показалось, с обидой в голосе спросила Орин.

– Не знаю уж, чей он там брат, а только одно тебе скажу: мужикам верить нельзя!

За столом послышались добродушные смешки.

– Тише вы, оглашенные! – прикрикнула, оборачиваясь и грозя внушительным кулаком, хозяйка. – А то враз велю факела тушить!

– Эй, Ролло, – услышал я издевательский шепоток Бельруна. – Куда уставился? Гляди, шею свернешь.

Жано, действительно все это время не сводивший восхищенно-телячьих глаз с дородной фигуры хозяйки «Серебряного стремени», густо покраснел и отвернулся к двери.

– А никто и не смотрит… – пробурчал он.

– Да-а… – со вздохом протянул один из трех крестьян, сидевших на дальнем конце стола, видимо, местный. – У нас таких законов не дождешься… Вон, в прошлом году неурожай был, все на корню высохло, так хлеб в нашем монастыре по сто су за сетье продавали. А еще святые отцы! На них ни суда, ни закона!

– Э-эх! Что хотят, то и творят! – продолжал сокрушаться крестьянин. – Иной раз и не поймешь, кто прожорливее – священники или сеньоры… Вас-то я в виду не имею, – поспешно начал оправдываться поселянин. – По вас сразу видать, что вы человек добрый и благочестивый. Сейчас такие монахи – редкость, нынче каждый норовит урвать себе побольше.

вернуться

40

Авгуры – жреческая каста, гадавшая по полету птиц.

вернуться

41

На самом деле Лев III никогда не был братом Карла Великого. Однако легенда, утверждавшая их родство, была широко распространена в средние века.

вернуться

42

Шефен – помощник главы Фем.