Железный Сокол Гардарики - Свержин Владимир Игоревич - Страница 43

Все это звучало довольно складно. По моим расчетам, до пункта, обозначенного дядюшкой для предполагаемой встречи, действительно оставался примерно день пути, во всяком случае, по хорошей дороге, но…

– До какого места? – уточнил я, сознавая, что самозваный претендент на роль Ивана Сусанина никак не может знать, куда именно я направляюсь.

– До того самого, где вам с родичем вашим увидеться надлежит, – не желая продолжать беседу, нахмурился опричник. – Отдохнули небось? Идем скорее, до тропы уж недалеко.

Судя по мрачному выражению его лица, дальнейшие расспросы были абсолютно бесполезны. Никита повернулся и зашагал, играючи обходя буреломные завалы и, по всему, вполне ясно представляя себе, где находится и куда путь держит. Как он и обещал, тропа, вернее, узенькая стежка, ужиным следом вьющаяся между деревьев, оказалась совсем рядом. Двигаться по ней было бы чуть легче, если б не туча комарья, гудевшая вокруг с назойливостью бродячих коммивояжеров. Правда, эти твари ничего не предлагали купить «почти даром», но все едино крови попили… Лошади судорожно отмахивались хвостами, пытаясь разогнать кровососов. У нас с Пораем хвостов не было, а жаль, сейчас как раз пригодились бы.

Долго ли, коротко, лес начал редеть. Впереди показалась большая прогалина, освещенная солнцем, наконец пробившимся сквозь клочковатую пелену туч.

– Стой. – Мой проводник решительно поднял руку, загораживая путь. – Дальше ходу нет. Дальше Шишигина гать.

– Что? – в недоумении переспросил я.

Опричник подобрал с земли валявшуюся шишку и швырнул ее в густую зелень, покрывавшую лесную опушку. Метательный снаряд описал широкую дугу и исчез из вида с чавкающим звуком.

– Шишигина гать – место недоброе.

Опричник задумчиво глянул в небо.

– Скоро, Бог даст, совсем прояснится. Тогда, стало быть, через чарусу и пойдем.

Я удивленно глянул на спутника. Система «Мастерлинг», теряясь в догадках, предложила мне на выбор: Чаруса как географическое наименование, диалектное название болота или же некое зачарованное место.

– Через что пойдем?

– Через топь эту самую.

Никита открыл седельную сумку и стал вынимать из нее предметы, на первый взгляд, так же пригодные для переправы, как дамские прокладки с крылышками для трансатлантического перелета. Перед моими глазами появились бусы, алые ленты, колокольцы. Затем кромешник вытащил пару гребней и, протянув один из них мне, проговорил тихо:

– За кустами укройся, да не шелохнись. Как бы здесь дело ни пошло – молчи будто каменный. А гребень зубцами к болоту держи, не опускай.

– Может, все-таки объяснишь, что происходит? – потребовал я.

Никита почесал затылок и еще раз глянул на тающие в небе тучи.

– Отчего ж, пока совсем не развиднеется, можно и объяснить. Я так мыслю, у вас по-иному ведется, а только у нас так сказывают. Когда Господь землю сотворял, велел он бысть воде – и стала вода. И ходил Бог по воде, аки посуху, ибо никакой иной суши не было. Тогда позвал Бог черта из пекла и велел ему земли со дна достать. Черт нырнул, схватил в пригоршни, сколько мог, да Господу в самые руки и принес, да только ж не всю. Горсть той землицы он за щекой припрятал – авось на что сгодится. Начал Всевышний землю по воде разбрасывать, и основалась суша великая и малая, и стала на той суше трава зеленеть, да деревья произрастать. И у черта во рту – тоже. Испугался нечистый, выплюнул ее. С той поры и встречается в иных местах такое самое что ни на есть гнилое месиво – ни тебе вода, ни тебе суша. По-нашему – чаруса. Хозяином в ней – чертов кум, Вир-болотник. С этим гадом трясинным никакого сладу нет. Ему большей радости не сыщется, как душу живую погубить. Ходит он впотьмах по топям с гнилушкою-светильней да путников, дерзнувших ночною порою в лес сунуться, к себе приманивает. Идет себе человек, идет. Вроде как твердь вокруг, березки вон растут, ан вдруг огонек гаснет, а под ногами самая бездна ненасытная. Однако ж днем, когда Болотник спит, чарусами заправляет полюбовница его. А та с чертом родства не водит – завсегда родом из земных девок. Бывает, пошепчет какой дурепе бабка-колдунья, что Вир за единую ночку вечной юностью платит, та уши развесит, да и пойдет с бесовым кумом блудить. А только в чертоге Вировом одна только ночь и есть. День там никогда не наступает. Так что не впрок девахе та плата выходит… А теперь нишкни! Заболтался я с тобой! Солнышко проглянуло. Самое время с болотницей поторговаться.

Порай резко повернулся и двинулся к краю трясины. Я глядел ему вслед, стараясь держать гребень зубами к болоту и не обращать внимания на тонко ноющий гнус, висящий вокруг плотной стеной. По неведомой причине опричником эти мерзкие вампиры брезговали, мной же лакомились с нескрываемым аппетитом. Никита подошел к поваленному дереву, должно быть, сваленному осенней бурей, и, усевшись у торчавшего лосиными рогами корневища, закричал во все горло, время от времени бросая перед собой шишки.

– Эге-гей, болотница-девица! Выходи подивиться! Летел сокол по белу свету с острова Буяна, через четыре стороны. Нес в когтях кольцо златое, а на крылах ленту шелкову, в клюве же остром – зеркальце заветное.

Голос Порая звучал распевно, без малейшей запинки, так что даже бегавшие по предательской прогалине кулики глазом не повели. Опричник пел и пел, когда вдруг зеленая ряска вздыбилась огромным мутным пузырем и пошла волнами. Достигнув критических размеров, пузырь лопнул, являя ту самую девицу-болотницу, к которой взывал мой проводник. Я невольно вздрогнул и покрепче сжал костяной гребень. Насколько я представлял, этот предмет обладал некими магическими свойствами, но, убей Бог, не помнил какими.

Никита, похоже, знал, о чем говорил. Девица, восседавшая на кувшинке огромных размеров, была когда-то молода и хороша собой. Но сейчас тело и лицо ее покрывала мертвенная бледность, точно в ней не осталось ни капли живой крови. Если не считать налипшей ряски да запутавшейся в волосах тины, болотная барышня была совсем нагой, но вид ее вызывал лишь жуть и отвращение. Никакое совершенство линий и форм ничего с этим не могло поделать. Опустив голову, точно задумавшись о чем-то, она плыла на своей кувшинке к тому месту, где сидел голосистый коробейник.

– Подходи, покупай! – зазывно кричал Никита, пристально глядя, как мне показалось, мимо потенциальной клиентки. – А вот ленты алые в косы русые…

Кос у девицы не было, волосы ее, длинные, нечесаные, отливали прозеленью, но это ничуть не останавливало крикуна.

– Гребешок резной из моржового клыка…

– Почем просишь? – вплотную подплывая к берегу, явственно прошелестела болотница.

– А что дашь? – без паузы включился в торг опричник.

– Хошь – злата, хошь – серебра, хошь – меха куньего.

– А давай, – махнул рукой Никита.

– Токмо нет их у меня с собой – в дому остались. Ступай за мной, все и получишь.

– Э нет. Так не пойдет. А ну у тебя дома муж с дубьем? Сама пойди аль пошли кого.

– Недосуг мне ворочаться.

– Так я иным разом приду, – громогласно заявил Порай, делая вид, что сгребает выставленный товар.

– А хошь, я тебя приголублю, а ты мне за то подарочек дашь?

– С твоих голубей ни пера, ни навара! У меня ж хозяин злой. За всяк лоскут пред ним ответ держать.

– Ты скажи – потерял, да и концы в воду. Небось не убьет.

– Ишь придумала! У него зеркальце есть чудодейное. Как он в него глянет, так все, что пожелает, увидит. Такое вот зеркальце.

Никита достал из-за кушака полированную до блеска пластину для зерцала и, поставив ее так, чтобы луч света отражался в сверкающей поверхности, навел на девушку. Солнечный зайчик весело заиграл на мертвенно-бледном лице болотницы.

– Продай, продай солнышко! – громко, так, что дернулись привязанные поодаль кони, взвизгнула утопленница.

– Так ведь как продать, когда у тебя нету ничего?

– А вот хошь – чернавок своих тебе в услужение отдам?

– Отчего ж нет! Давай!

– По рукам? – обрадовалась девица.