Пусть всегда будут танки - Хорсун Максим - Страница 29

Прокофьев стряхнул с себя дрему и насторожился. Впрочем, его хватило ненадолго: секунд через десять командир снова начал клевать носом так, что пришлось отставлять его нетронутую «шубу», дабы Прокофьев не использовал блюдо вместо подушки.

– …физически – как? – продолжал я донимать Дорогова. – Как это было возможно? Ну, я не могу понять!

– Замполит сдал? – хмуро осведомился Дорогов.

– Да какая разница! – отмахнулся я. – Не в этом суть, Владимир! Ну как можно сжечь портрет! Портрет вождя! На танцах! Физически – как это возможно?

Дорогов задумался, почесал переносицу.

– Для этого нужно соблюсти ряд условий. – Он принялся загибать пальцы. – Должен быть портрет вождя, так? Это раз. Должен быть открытый огонь, это два. И, – он слегка растерянно осмотрелся, – должны быть танцы. Это три. – Он наклонился в мою сторону. – Теперь тебе понятно, Вася?

Я махнул рукой с зажатой в ней вилкой.

– Все это слишком общо, Владимир. Никакой конкретики я не услышал. Ты же человек военный… – брякнув последнюю фразу, я опомнился и прижал к губам указательный палец, Дорогов сделал то же самое; Прокофьев проснулся, прошипел: «Тихо! Мы – спортсмены!» – и снова уснул.

– Одну минуту. – Дорогов выбрался из-за столика. – Прошу прощения…

Буфетчица с неодобрением поглядела на его вихляющую походку, покачала головой и снова сконцентрировалась на мензурке, в которой отмеряла «сто грамм» для очередного клиента.

Я без энтузиазма доел салат и перешел на кофе. К нашему столику подошли двое местных и попытались завязать разговор.

– Откуда сам? – спросил сельчанин, обдав меня запахом тройного одеколона и папирос.

– Из Симферополя, – соврал я. Не о Свердловске же им рассказывать? И тем более не о НИП-10, хотя почтовый адрес Центра как раз был Симферополь-28, так что ложь моя оказалась вполне себе умеренной.

В глазах незваных собеседников вспыхнули веселые огоньки.

– А кого-нибудь здесь знаешь?

– Никого, – широко улыбаясь, признался я.

Собеседники раззадорились еще больше.

– Пойдем покурим, Вася! – Меня хлопнули по спине.

– Слушай, а ведь меня и в самом деле зовут Василий! Как вы догадались? – В тот момент эта прозорливость действительно меня обескуражила.

– Вставай, пассажир, идем на воздух! – второй действовал более нахраписто, он вцепился мне в плечо и потянул так, что рукав куртки затрещал.

– Я не пассажир, – пришлось объяснять мне. – Я скорее водитель…

– Что же ты водишь? Говновозку, наверное, какую-нибудь? – Меня схватили сзади под мышки и попытались поднять со стула.

Я сначала обиделся, а потом мне стало смешно. То же самое, наверное, порой ощущал и Сергей Палыч Королев, который, являясь сверхсекретным генеральным конструктором, был вынужден держаться в тени. Наверняка и ему приходилось в беседах с непосвященными людьми вилять и терпеть какие-то обидные выпады, не имея возможности расплющить оппонента авторитетом. Это «Оса» – высокотехничный танк-робот стоимостью в миллионы рублей – говновозка? Я все-таки не Королев, мне позволительно иногда быть грубым. Поэтому я сначала фыркнул, затем хрюкнул и, наконец, выдал подходящий ответ:

– Жрите песок, юноши!

Сельчан, конечно, это предложение не порадовало, но адекватно отреагировать на мои слова – дать в морду – они не успели, потому что в фойе грянуло и заухало множеством голосов. Это напоминало звуковую волну от разорвавшегося снаряда или рев проносящегося на малой высоте перехватчика. Звук нарастал, и вот он слился со звоном бьющегося стекла и почти полностью заглушил «Песню про зайцев» в исполнении Юрия Никулина.

В буфет ворвался Дорогов с портретом Никиты Сергеевича, угол которого потемнел и заметно дымился. Следом за оператором антенны вбежал Апакидзе, он попытался отнять у Дорогова портрет в каком-то нелепом, похожем на нырок движении. Потерпев неудачу, штурман кардинально изменил свою задачу и одним махом сдвинул пару столов, худо-бедно забаррикадировав вход. И буквально через миг в эту хлипкую преграду врезался шумный человеческий поток. Буфетчица завопила благим матом. Апакидзе бросился грудью на баррикаду, которую должны были смести с секунды на секунду.

– Флягу дай! – потребовал Дорогов, протягивая мне руку.

– Зачем? – опешили сельчане, не прекращая попыток оторвать меня от табурета.

– Хочу с генсеком за Красную армию выпить! – ехидно ответил Дорогов, он уже сам дотянулся до авоськи с флягой. – Из чего сейчас делают краску? Не горит ни черта… – бросил он в мою сторону, потом плеснул коньяком на картину и зачиркал зажигалкой. По массивной позолоченной раме заструились всполохи синего спиртового пламени. Буфетчица зажала рот обеими руками и тоненько взвизгнула.

В этот момент баррикада была прорвана, а штурман – отброшен в сторону. У Дорогова отняли пылающий портрет и флягу, а самого оператора антенны повалили на пол. Заодно и мне вцепились в шею и плечи, прижав лицом к столешнице. Даже спящего Прокофьева, и того скрутили по рукам и ногам. Весь этот шум-гам да надежная плоскость под головой действовали на меня снотворно. Я несколько раз пытался поднять голову от столешницы, и тогда в поле зрения попадался то участковый с баяном, то буфетчица, то люди в одинаковых синих костюмах.

Потом я уснул и, проснувшись, обнаружил себя в своей комнате в общежитии гарнизона. И только заляпанные сельской грязью спортивки, которые валялись на полу, подтверждали, что произошедшее со мной и моими товарищами – не сон.

На следующий день нас подняли по тревоге. Экипажи лунных танков спешно занимали места в пунктах управления, Центр космической связи охватила суета. Все мы были ребятами крепкими, и похмельем никто особенно не страдал, хотя врач, замеряя нам давление, все же бубнил под нос что-то назидательное.

Мы расселись перед пультами. Аппаратура была запитана и подмигивала нам разноцветными огоньками, но экраны оставались черными, словно перед камерами стояла непроницаемая преграда. Мы сидели, держась за джойстики, в полной готовности, но ничего не происходило. Даже телеметрия шла очень скудная, подтверждалось только то, что основные системы «Осы» в полном порядке.

И в какой-то момент меня как громом поразило, что тревога может быть не учебной.

Но если это настоящая работа, то где же Сергей Павлович? Где Черников, в конце концов? Во время всех мало-мальски важных полетов к Луне они всегда присутствовали на крымском НИПе.

В пункте управления мы были одни. Все с тревогой поглядывали на командира, а тот со страдальческим выражением лица слушал голоса в наушниках, на его лбу поблескивала обильная испарина. Слушал он, слушал, а потом щелкнул пальцами, да так резко, что мой висок пробила тупая боль, и спросил:

– Василий, сможешь свести «Осу» с аппарели спускаемого аппарата?

Я сглотнул пересохшим ртом. Эх, водички бы.

На самом деле в программе нашей подготовки имелись дыры. Вот, например, в одну мы встряли прямо сейчас. Никогда прежде мы не упражнялись сводить танк с посадочной ступени лунника. А почему – непонятно. Может, наши ученые мужи до последнего не представляли, как будет выглядеть посадочная ступень? А может – попросту забыли?

– Мы это не отрабатывали, но смогу. Почему бы нет?

– А с выключенными камерами? – уточнил Прокофьев.

– Это такая тренировка?

– Вася, ответь на вопрос.

Я посмотрел на лица своих товарищей, все выжидающе лупали глазами, словно я – Дед Мороз и каждому должен по подарку. Пришлось ответить твердо:

– Смогу, командир.

– Отлично. – Прокофьев прочистил горло и сказал в микрофон: – Это «Оса», готовы вылетать из улья.

– «Осы» не живут в ульях, – пробурчал своевольный Горобец.

– Не звездеть была команда, – парировал командир.

– У меня обновились данные, – сообщил Алиев. – Есть недобор энергии, заряжены на четверть. Все остальное в норме, температура в норме.

– Стоим устойчиво, незначительный крен вправо, – в свою очередь добавил я.