Красный Петушок - Сэблетт М. - Страница 13

Меня возмущала наша тихая жизнь; я скучал по Франции, жаловался Мартину, так что ему приходилось успокаивать меня. Иногда мы направлялись к морю, в надежде увидеть судно, которое заберет нас. Но недели превращались в месяцы, зима в весну, и надежда медленно умирала в наших сердцах.

Глава X

Друг! Друг!

Пятнадцать лье отделяли деревню Сатурионы от моря — пятнадцать лье по реке — черной, когда она протекала сквозь густой мрак болот между запутанными, уродливыми деревьями, под неестественной зеленью их тяжелой листвы; светло-коричневой — когда она медленно текла в солнечном свете через громадные пространства солончака. Это пространство воды сделалось для нас таким же привычным, как входная дверь для хозяина дома. Два раза в течение дня сильный прилив набегал на реку и дважды спадал, открывая все живые существа, находившиеся в черной тине на дне реки. Казалось, нет никаких шансов на избавление от нашего заточения; только слабый луч надежды, который всегда горит в человеческом сердце, отказывался умирать и гнал нас чаще, чем когда бы то ни было на реку, где мы всматривались вдаль на восток, но каждый раз удрученные и опечаленные возвращались обратно к крейкам.

Так проходило время, и календарь Мартина вскоре показал, что наступил уже июнь месяц 1564 года, т.е. истекло два года нашего пребывания в Новом Свете.

В конце июня, во время одной из экспедиций к реке, на расстоянии не более двух лье от океана, я услыхал необыкновенный звук, доносившийся издалека. Обнаженный песчаный холм мешал нам видеть дальнейшее пространство реки. Мы медленно подвигались вперед; звук стал яснее доноситься до нас. Это был шум снастей, перемежающийся скрип реек и шум голосов. Мое сердце сильно забилось. Судно — значит, спасение! Я опустил весла глубоко в воду и стал усиленно грести.

— Подождите, Блэз! — зашептал Мартин. — Мы не знаем, кто эти люди. Вы слишком стремительны, мой друг! Давайте сначала рассмотрим их.

Я согласился, и мы стали осторожно двигаться вперед.

Шум становился ближе и яснее; наконец, мы услыхали слова:

— Идемте, ребята, идемте! — заговорил по-французски громкий голос.

Последний громкий всплеск брошенного якоря, шум канатов в отверстиях шлюза, и раздался шумный разговор.

Мы вместе налегли на весла, и лодка стрелой помчалась по реке.

Перед нами вырисовывалось величественное судно, блестевшее, как золото в ярких лучах восходящего солнца. На носу судна стояла небольшая группа людей в латах; матросы деятельно выполняли свою работу. Нас заметили лишь тогда, когда мы достигли судна.

Группа людей на носу стала внимательно нас разглядывать, а матросы оставили свою работу и с изумлением смотрели на нас. Между толпившимися у перил я увидел румяное лицо и дородную фигуру Ренэ де Лодоньера, надменные черты де Жонвиля и знакомые лица д'Улии, де Бодэра, де Лагранжа.

Когда я намеревался заговорить, Мартин знаком приказал мне молчать, и лицо его приняло выражение полной наивности и простоты. Он поднял руку и произнес:

— Ами! Ами!

На лице де Лодоньера появилась улыбка, он повернулся к своим товарищам и сказал:

— Это, должно быть, из тех дикарей, которые приветствовали нас здесь при первой нашей высадке, потому что они называют себя друзьями.

Он еще раз посмотрел на нас, и в это время какое-то недоумение появилось на его лице.

— Да, это так! Их лица мне очень знакомы.

— Возьмем их на судно, мсье, — сказал худой человек с черными глазами.

Он держал большой портфель под мышкой; потом я узнал, что это был живописец по имени де Мойн. Цель его была нарисовать этих двух дикарей, к чему он приступил, как только мы очутились на палубе. Этот рисунок до сих пор сохранился в Брео.

Через короткое время мы стояли на палубе между этими людьми, которые говорили о нас, не подозревая, что мы понимаем их разговор. Де Лодоньер пытался объясниться с Мартином знаками, но мой друг притворялся, что ничего не понимает, так что в конце концов тот вынужден был отказаться от переговоров.

— Это, очевидно, невежественный и грубый дикарь, от которого ничего не добьешься, — заметил он.

— Нет, мсье, я думаю, что в данном случае вы ошибаетесь, — сказал Мартин по-французски. — Я полагаю, что от этих двух дикарей можно узнать больше, чем ото всех остальных дикарей Нового Света.

Наступил момент изумленного молчания.

Лодоньер сделал шаг вперед и стал пристально всматриваться в Мартина.

— Мартин Белькастель! — воскликнул он. — Я не верю своим глазам. И молодой де Брео! Ведь первые колонисты, оставшиеся в живых, рассказали, что вы погибли, затерявшись в лесу.

Он обнимал нас, громко выражая свою радость.

— Мне казалось странным, — заметил он потом, — что у вас бороды, так как до сих пор я не встречал дикарей с растительностью на лице.

Смеясь над шуткой Мартина, все толпились около нас, с большим интересом рассматривали наши одежды и оружие.

Мартин рассказал о нашей жизни у дикарей, но не упоминал о причине, заставившей нас оставить форт Карла. По своему обыкновению, он очень скромно говорил о своих подвигах и преувеличивал мои, чем заставлял меня краснеть, в особенности, когда де Лодоньер похвалил меня за мою храбрость. Де Жонвиль, горячий искатель приключений, сетовал на свою судьбу, заставившую его отправиться обратно во Францию вместо того, чтобы остаться в колонии. Когда Мартин кончил, я стал рассказывать, как Мартин спас меня, когда я попал в море, и про историю с медведем. Он отшучивался, но по глазам его я видел, что это ему было приятно.

Мы, в свою очередь, узнали о многих интересных событиях, происшедших во Франции за время нашего отсутствия. Они рассказали нам об избиении гугенотов спустя несколько дней после нашего отплытия; о том, что после этого война возобновилась с еще большей жестокостью. Де Колиньи и де Конде были разбиты у Дро в декабре 1562 года, менее чем через год после нашего ухода. Франция до сих пор представляет собою два больших вооруженных лагеря — католики против гугенотов, брат против брата, друзья против друзей; а Гизы и королева-мать управляют Францией с фанатической жестокостью. Адмирал де Колиньи еще до сих пор лелеет мечту о Новой Франции, чем и объясняется вторичная экспедиция в Новый Свет, возглавляемая де Лодоньером; адмирал все еще строит планы об убежище для преследуемых гугенотов. Гизы были против основания колонии, но слабый король, который очень любил де Колиньи, одобрял это предприятие и поощрял его планы. Единственной приятной новостью было то, что наш самый опасный враг — Франсуа де Гиз умер и его брат Карл, хилый человек, теперь стал герцогом де Гизом.

Мы узнали от де Лодоньера об оставшихся в живых первых колонистах, как они на дырявом судне собственной конструкции носились по океану, умирая с голоду, пока, наконец, не были подобраны английским судном. Большинство из них были высажены на берег Франции. Они-то и доложили де Колиньи, что Мартин и я захвачены краснокожими. Они также сообщили, что капитан де ла Пьерра умер от злокачественной лихорадки, а неудачный урожай заставил их оставить остров. Мартин молча выслушал это сообщение, и я последовал его примеру.

Представив нам всех остальных из его компании, которых мы еще не знали, де Лодоньер посоветовался с нами о возможности основать колонию у реки Мая. Он сомневался в пригодности той местности, которая лежит к югу от нас, вблизи владений Испании, и которую испанцы называют «Флорида» (цветущая) за ее бесконечные поля, покрытые цветами всевозможных красок и оттенков.

Мы сошли на берег и вместе с присоединившимися к нам с других судов стали исследовать прилегающую местность. За песчаным холмом находилось значительное пространство, пригодное для земледелия.

Главные руководители решили остаться здесь, огородить некоторое пространство, построить жилища и назвать это место фортом «Каролина».

В ближайший же день приступили к работе.