Золотая Кастилия (сборник) - Эмар Густав - Страница 41

Четыре черных полуобнаженных невольника, обливаясь потом, бежали за его лошадью. Один нес ружье с богатой насечкой, второй — охотничью сумку, а еще двое — мертвого кабана, в связанные ноги которого была вдета бамбуковая палка, поддерживаемая плечами бедных негров.

Но всадник казался очень мало занят своими спутниками, или невольниками, которых он не удостаивал даже поворотом головы, разговаривая с ними надменным и презрительным тоном. В руке он держал вышитый носовой платок, которым поминутно вытирал пот со лба. Молодой человек бросал вокруг гневные взгляды, подстегивая свою лошадь шпорами, к великому отчаянию невольников, вынужденных удваивать усилия, чтобы поспевать за ним.

— Неужели мы никогда не доберемся до этого проклятого дома? — воскликнул он с досадой.

— Еще полчаса, — почтительно отвечал негр. — Вы видите галерею?

— Что за идиотская мысль возникла у моей сестры похоронить себя в этой ужасной дыре, вместо того чтобы спокойно жить в своем палаццо в Санто-Доминго? Как сумасбродны женщины, клянусь честью! — пробормотал он сквозь зубы.

Молодой человек приправил это замечание бешеным ударом шпор, и его лошадь понеслась во весь опор.

Они быстро приближались к дому, который уже легко было рассмотреть. Это был очаровательный дом, довольно большой, покрытый террасой, с бельведером и перистилем из четырех колонн, поддерживавших галерею. Дом, к которому можно было пройти через довольно большой сад, окружала частая изгородь; позади него находились конюшни для лошадей и помещение для негров, нечто вроде жалких низких хижин, полуразрушенных, выстроенных из ветвей деревьев и покрытых пальмовыми листьями. Этот домик, спокойный и уединенный среди равнины с роскошной растительностью, полускрытый деревьями, имел вид совершенно очаровательный, который, тем не менее, нагнал на путешественника только глубокую досаду и сильную скуку.

Вероятно, появление путешественника было замечено часовым, поставленным на бельведере, чтобы наблюдать за окрестностями; от домика галопом помчался всадник, направляясь к небольшой группе вновь прибывших, состоящей из дворянина, которого мы описали, и четверых невольников, все еще бежавших за ним, показывая свои белые зубы и отдуваясь, как тюлени.

Приезжий был низкого роста, но широкие плечи и пропорциональное сложение свидетельствовали о его необыкновенной физической силе. Ему было лет сорок, черты его лица были жесткие и резкие, выражение физиономии — мрачное и скрытное; соломенная шляпа с широкими полями почти полностью закрывала его лицо. Плащ, называемый пончо, сделанный из одного куска материи с отверстием для головы посередине, покрывал его плечи; рукоятка длинного ножа высовывалась из правого сапога, на левом боку висела сабля, а поперек седла лежало длинное ружье. Доехав до путешественника, он остановил свою лошадь, снял шляпу и почтительно поклонился.

— Добро пожаловать, сеньор дон Санчо, — сказал он вежливо.

— А-а! Это вы, Бирбомоно, — воскликнул молодой человек, слегка коснувшись своей шляпы. — Что вы здесь делаете? Я думал, вас уже давно повесили.

— Ваше сиятельство изволит шутить, — ответил всадник, нахмурившись. — Я — мажордом сеньоры.

— С чем вас обоих и поздравляю.

— Сеньора очень тревожится за ваше сиятельство; я собирался по ее приказанию осмотреть окрестности. Она будет очень рада, что вы добрались благополучно.

— В каком смысле благополучно, — нахмурился молодой человек, отпуская узду своей лошади. — Что ты хочешь сказать этим, разбойник? Чего я должен опасаться на дорогах?

— Вашему сиятельству известно, что негодяи-испанцы разъезжают по равнинам.

Молодой человек расхохотался.

— Что ты плетешь! Скачи доложить о моем приезде сестре и перестань болтать.

Мажордом не заставил повторять приказание дважды, пришпорил лошадь и умчался галопом.

Через десять минут дон Санчо сходил с лошади перед крыльцом дома, где его ждала женщина редкой красоты, но страшно бледная, которая, по-видимому, едва держалась на ногах — столь слабой и болезненной она казалась. Эта женщина была сестрой дона Санчо и хозяйкой этого дома. Молодые люди долго стояли обнявшись, не произнося ни слова, потом дон Санчо предложил руку сестре и вошел с ней в комнаты, предоставив мажордому присмотреть за лошадью и поклажей. Молодой человек усадил сестру в кресло, подвинул кресло себе и сел сам.

— Наконец-то, — сказала она радостным голосом, взяв руку молодого человека, — я вижу тебя опять, брат; ты здесь, возле меня. Как я рада тебя видеть!

— Моя добрая Клара, — отвечал дон Санчо, целуя ее в лоб, — вот уже около года, как мы расстались.

— Увы! — прошептала она.

— И за этот год случилось много такого, о чем ты, конечно, мне расскажешь.

— Моя жизнь в этот год может быть описана в двух словах: я страдала.

— Бедная сестра, как ты переменилась за такое короткое время! Тебя едва узнать; а я такой веселый приехал в Санто-Доминго и тотчас отправился к тебе. Твой муж, который совершенно не изменился и которого я нашел мрачным и молчаливым, и еще более важным из-за его высокого положения, конечно, сказал мне, что ты не совсем здорова и что доктора предписали тебе сельский воздух.

— Это правда, — сказала она с печальной улыбкой.

— Да, но я думал, что ты только не совсем здорова, а нахожу тебя чуть ли не умирающей.

— Не будем больше говорить об этом, Санчо, умоляю тебя. Что за беда, если я больна?… Ты получил мое письмо?

— Разве я очутился бы здесь без этого? Через два часа по получении его я был уже в дороге. Вот уже три дня, — прибавил он, улыбаясь, — скачу я по горам и по долам по ужасной дороге, чтобы поскорее оказаться возле тебя.

— Благодарю, благодарю, Санчо; твое присутствие делает меня счастливой. Ведь ты останешься на некоторое время со мной, не правда ли?

— Сколько захочешь, милая сестра, ведь я свободен.

— Свободен? — переспросила она, удивленно посмотрев на него.

— Боже мой, да! Его светлость герцог Пеньяфлор, наш с тобой знатнейший родитель, вице-король Новой Испании, соблаговолил дать мне неограниченный отпуск.

При упоминании отца легкий трепет пробежал по телу молодой женщины, глаза ее наполнились слезами.

— О! — произнесла она. — Наш отец здоров?

— Здоровее прежнего.

— А говорил он с тобой обо мне? Молодой человек прикусил губу.

— Он мало говорил со мной, — сказал он, — но зато я говорил с ним много, что восстановило равновесие. Я думаю даже, что он дал мне отпуск исключительно для того, чтобы освободиться от моей болтовни.

Донна Клара молча опустила голову; брат смотрел на нее с нежным состраданием.

— Будем говорить о тебе, хорошо? — спросил он.

— Нет, нет, Санчо! Будем лучше говорить о нем, — ответила она нерешительно.

— О нем? — переспросил он глухим голосом и нахмурил брови. — Ах, бедная моя сестра! Что я могу сказать тебе? Все мои усилия были тщетны, я ничего не узнал.

— Да, да, — прошептала донна Клара, — он принял все меры к тому, чтобы надежно спрятаться… О Боже! — вскрикнула она, сложив руки. — Неужели ты не сжалишься надо мной?

— Успокойся, умоляю тебя, сестра! Я постараюсь, я буду искать, я удвою усилия, я, может быть, успею наконец…

— Нет, — перебила она, — никогда, никогда мы ничего не добьемся… Он осужден, осужден моим отцом; этот неумолимый человек никогда не отдаст его мне. О! Я лучше, чем ты, знаю нашего отца… Ты, Санчо, мужчина, ты можешь пытаться бороться с ним, но меня он раздавил, раздавил одним ударом, он разбил мое сердце, сделав меня невинной сообщницей адского мщения! Потом холодно упрекнул меня в бесславии, причиной которого сам же и явился, и навсегда уничтожил счастье трех существ, которые любили бы его и будущее которых он держал в своих руках.

— А ты, милая Клара, разве ты ничего не знаешь, ничего не узнала?

— Узнала… — ответила донна Клара, пристально глядя на брата. — Я сделала ужасное открытие.

— Ты меня пугаешь, Клара. Что ты хочешь этим сказать? Объясни.