Красная ворона (СИ) - Созонова Александра Юрьевна - Страница 29

29

Во мне нет ничего демонического.

Я пью восхищение и обожание, смакую, словно шампанское или мартини. Купаюсь в исходящих от мужчин (а порой и от женщин) токах очарованности и горячей высокой тоски. Но — не соблазняю, не растлеваю, не погружаю чужие души в инфернальные пучины.

Во мне нет ни злобы, ни тьмы.

Есть огромный голод… Или нет, точнее будет назвать — душевная жажда. И эта жажда не имеет отношения к демоническому или вампирическому.

Хотя я ясно отдаю себе отчет, что ни один из мужчин, перебросившийся со мной парой фраз или потанцевавший рядом в искрометном танце, не сможет меня забыть. Никогда. Как не мог забыть, вытравить из души хмельной петербургский поэт свою Незнакомку.

Я упиваюсь восхищением и изумлением — тем, чего мне мучительно недоставало прежде. Но этого мало. Страстные и безумные взоры, жаркий шепот, признания в любви, сразившей наповал с первой секунды — всё это греет и воодушевляет, но не более. Не ради щекочущей нервы мишуры чужих чувств затрачиваю я каждый раз столь колоссальные усилия, творя свой облик.

Я не просто сижу в барах и кафешках, потягивая коктейль или текилу (вкуса, которых, как и следовало ожидать, совершенно не ощущаю). Я выискиваю глазами его — моего мужчину. Моего заветного человека.

Мне недостаточно чужой влюбленности, изливаемой на меня. Я хочу гореть, шептать и задыхаться в ответ. Хочу, чтобы мне с той же силой сносило голову и так же бешено гнало кровь по жилам.

Да-да, кровь…

Мне нужно, как воздух (привычка к штампам, от которой никуда не денешься: именно воздух в последнее время мне совсем без надобности), взаимное головокружение.

Такое встречается редко.

Но эти редкие моменты бытия стоят всех затраченных усилий, всех долгих дней и месяцев ожидания.

Взгляд, брошенный в полутьме — украдкой, искоса. Мгновенно зажженная кровь — в обоих, разом — словно лужица бензина от непотушенного окурка.

Несколько необязательных фраз — головокружение мешает расслышать слова, их смысл ускользает… да и нет в них иного смысла, кроме извечного: «Это ты? Ты!..»

Бокал вина на двоих, подаренная роза или орхидея — «черная роза в бокале золотого, как небо, аи». Медленный танец. Нет ничего лучше, ничего трепетнее и оглушительнее первого танца и первого поцелуя…

Потом мы выходим вместе — в ночь. Я не люблю гостиницы, мотели и, тем более, съемные комнаты с чужими простынями и кашляющими за тонкой стенкой хозяевами.

Ночь мы проводим на берегу моря. А если не сезон или непогода — в угнанной машине. Я выбираю самую просторную и удобную. Отключить сигнализацию и завести мотор большого труда не составляет. Главное — убедить спутника, что мы не совершаем ничего плохого. Мы и впрямь не делаем ничего плохого — угнанный автомобиль в целости и сохранности отыскивают на следующий день, поскольку нам нет нужды уезжать далеко.

Разумеется, под звездами несравненно лучше, чем в машине. Поэтому лето — моя излюбленная пора, а маленькие поселки на побережье теплого моря — излюбленные места прогулок.

Мне не нужна физическая страсть — радости плоти, как и вкус коктейля, и удовольствие от отличного ужина, для меня не существуют. Но я отдаюсь своему мужчине — безудержно, со всем вдохновением, со всеми умениями из полузабытой Кама-сутры — чтобы полнота его счастья, его головокружения и райского сумасшествия была абсолютной.

Их было немного. Хватит пальцев, чтобы всех перечислить — на одной руке.

Двое догадались, кто я. Один — молча оделся и ушел, и я не знаю, что с ним стало впоследствии. Другой сошел с ума в течение двух минут, у меня на глазах.

Никогда не забуду этой картины: как меняется лицо человека — умное, открытое, нервное, — стремительно седеют волосы, заполняются белесой мутью глаза, речь превращается в судорожные обрывки, полные невнятного ужаса и дикой тоски.

И тот, и другой были первыми. Я учусь на своих ошибках. Начиная с третьего, я прилагала все силы, все навыки и умения, чтобы подобного больше не произошло. И у меня получалось.

Трое остальных просыпались абсолютно счастливыми. И моя записка, придавленная галькой или оставленная на переднем сидении, ласковая, поверхностно-торопливая, не омрачала их счастья: они были уверены, что найдут меня и безумная, ирреальная страсть будет длиться и длиться.

Я ускользала на рассвете. Даже раньше — в предрассветных сумерках. Когда сон наиболее крепок, а солнечные лучи — мои враги и разоблачители — еще не протянулись из облаков над морской гладью.

На меня нельзя смотреть при солнечном свете. Тот, сошедший с ума, увидел меня после рассвета: я замешкалась, медля уходить, любуясь его пушистыми ресницами и резкими бровями, полуулыбкой, раскинутыми в истоме руками с выпуклыми веточками вен и дивным оттенком кожи — смуглым, розовеющим от крови и первых солнечных лучей.

Он слишком резко проснулся.

Я не успела ни отпрянуть, ни отвернуться.

Если совсем честно — а есть ли смысл обманывать себя? — я не знаю, что стало с теми тремя, что крепко спали в тот миг, когда я прощалась с ними.

Надеюсь, они живы-здоровы.

Надеюсь, их рассудок не помутился.

Но вполне допускаю, что чувство оказалось таким сильным и неожиданным, подобным цунами, что разум не выдержал. Или же — не вынесла их воля к жизни, и они покончили с собой.

Не знаю, не знаю…

И, честно говоря, не стремлюсь узнать.

Я не демоница, не посланница преисподней. Я не желаю зла тем, кому выпало редкое счастье (и оно же — чудовищное несчастье) попасться на мои ненасытные, жадные очи.

К тому же и мне каждое расставание дается нелегко: долго прихожу в себя, восстанавливаю душевное равновесие, выздоравливаю от бурной страсти.

Все дело в том, что за время своей жизни в плотном теле я очень изголодалась по любви. Она не была короткой, моя земная жизнь — полвека с лишним, но любви — счастливой, взаимной, было отпущено до обидного мало. Жалкие крохи. «Ста часов счастья», как поется в песне, у меня бы не набралось.

Два коротких романа, закончившихся разрывом, унижением и долго не утихавшей болью. Безрадостный брак по схеме «встретились два одиночества», продержавшийся всего полтора года.

И всё.

И всё!..

Месяцы и годы депрессии, апатия и тоска, балансирование на грани психушки и клиники неврозов…

От нехватки банального «женского счастья» и хронического одиночества я углубилась в эзотерику. Прочла десятки мудреных книжек. Стала отшельницей, сухой и безмолвной, не от мира сего.

В пятьдесят шесть благополучно и быстро перешла в мир иной посредством обширного инфаркта. (Помню, последним земным чувством было огромное облегчение.) И вот тут мне пригодились почерпнутые из книжек знания и врожденные умения: благодаря им, я научилась превращать себя в подобие блоковской Незнакомки.

Дежавю — думаю, мои возлюбленные жертвы и прочие посетители ночных баров испытывали это чувство: мимолетное ощущение чего-то знакомого и чудесного, уже случавшегося когда-то.

Поскольку вряд ли найдется человек, который бы не знал это дивное и странное стихотворение.

И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна…

Труднее всего имитировать биение сердца и теплую кровь. Поначалу у меня долго не получались необходимые 36,6 градусов. Либо меньше — и тогда мужчины вздрагивали от моих ледяных прикосновений. Либо перебор — и тогда собеседники, беря, словно невзначай, за руку, испуганно спрашивали, нет ли у меня лихорадки.

И еще — я, кажется, упоминала об этом: не имея профессиональных навыков скульптора, очень трудно творить нос. Идеально красивый, породистый, с тонкой переносицей и маленькой горбинкой.