Молодая элита (ЛП) - Лу Мари - Страница 32

— С этого дня, — повышает голос Терен, чтобы перекрыть рев бушующего пламени и крики сжигаемых, — все семьи, в которых есть мальфетто, и все магазины, в которых те работают, будут платить в королевскую казну двойные налоги в качестве компенсации за несчастье, принесенное ими нашему обществу. Отказывающиеся платить будут немедленно арестованы.

С балкона я не вижу Элиту, но знаю, что они наблюдают за сожжением мальфетто с крыш. Знаю, что прямо сейчас Данте вставляет в лук стрелу, готовый избавить каждого из них от страданий. Я не хочу думать о том, почему они не рискнули их спасти.

На следующий день разъяренная толпа разносит магазины, принадлежащие семьям, в которых есть мальфетто. Улицы усыпаны битым стеклом.

Мое обучение ускоряют.

Энцо сам занимается им, приходя во дворец либо поздним вечером, либо ранним утром. От Джеммы я узнаю о том, что он никогда и никого еще так не тренировал. Она хотела меня этим поддержать, но вышло иначе — теперь я лежу ночами без сна, уставившись в потолок, со страхом ожидая новой встречи с Тереном.

Чтобы отточить мои навыки по созданию иллюзий Энцо вызывает Зодчего — Мишеля.

— Какая нелепость, — говорит тот в первую нашу совместную тренировку, разглядывая критическим взглядом художника мою работу. — И это, по-твоему, роза? Тени наложены неверно. Лепестки слишком толстые, а текстура — грубая. Где ее нежная хрупкость? Где натуральность и живость?

Мишель заставляет меня создавать маленькие иллюзии, самые крохотные, какие только могу. Это помогает мне без особых затрат энергии полностью сосредотачиваться на том, что я создаю, на деталях, которые обычно остаются без моего внимания. Я учусь творить иллюзии цветков, перьев, ключей, передавать текстуру деревянных щепок и кожи на пальце. Мишель повторяет мне, что, создавая копию реального объекта, я должна видеть его глазами художника: гладкий камень вовсе не гладок, а покрыт крохотными ямками и бороздками; белый цвет вовсе не белый — он состоит из десятка оттенков желтого, серого, синего и фиолетового; цвет кожи меняется в зависимости от того, как на нее падает свет; лицо не может быть неподвижно, как маска, его мышцы постоянно двигаются, даже если это и не заметно. Имитировать лица труднее всего. Малюсенькая ошибка, и лицо выглядит неестественным, жутким, искусственным. Внести искру жизни в человеческие глаза кажется мне непосильной задачей.

Слова Мишеля эхом вторят словам Рафаэля. Я учусь видеть. Начинаю замечать то, на что не обращала внимания раньше. Со всем этим приходит мысль: если я смогу управлять своей силой, то, возможно, смогу в следующий раз удивить Терена не предательской информацией, а кое-чем другим. Возможно, в следующий раз я смогу его атаковать. Эта мысль подстегивает меня, и я лихорадочно работаю над собой.

Я практикуюсь каждую свободную минуту. Когда остаюсь одна и когда наблюдаю за спаррингами между Энцо с Лусентой и Данте. Время от времени, пока другие сражаются, меня отводит в сторону и тренирует Джемма. Именно она учит меня тому, как успокоить разум, чтобы лучше почувствовать тех, кто окружает меня.

— Почему ты не участвуешь в поединках? — спрашиваю я ее.

Сегодня она пришла в компании с котом, огромным, диким и злобно рычащим.

Джемма, улыбнувшись, опускает взгляд на кота. Он спрыгивает с ее коленей и подбегает ко мне. Я дергаюсь в сторону от его дикой мордочки, но он лишь трется об меня и устраивается возле моих ног.

— Я не боец, — отвечает Джемма. — Папа считает, что у меня красивые руки, и не хочет, чтобы я изуродовала их, пока не найду себе подходящего жениха. — Она выразительно поднимает руки, и, действительно — они красивые и изящные. На короткое мгновение я позабыла, что Джемма, в отличие от Лусенты и бывшего солдата Данте, — леди, рожденная в аристократичной семье. Это позволило ей избежать гнева Инквизиторов после инцидента на скачках. Я испытываю внезапную зависть, понимая, что ее семья добра к ней и поддерживает ее. Мне и в голову не приходило, что кто-то может по-настоящему любить своих детей-мальфетто.

Обойдя мои ноги, кот шипит на меня и возвращается к Джемме. Глупое существо. Я смотрю на Джемму.

— Почему с тобой всегда разные животные?

— Они сами идут за мной. Кого-то из них мне легче привязать к себе, так что порой это происходит само собой. Этот кот шел за мной хвостиком от папиного особняка. — Джемма любовно чешет его мордочку, и он мурчит ей в ответ. — Он не останется со мной, но какое-то время порадует меня своей компанией.

Я перевожу взгляд на спаррингующихся. Мы некоторое время молча наблюдаем за дуэлью, а потом Джемма прочищает горло и я снова гляжу на нее. Беззаботное выражение ее лица сменилось серьезностью.

— Я так и не поблагодарила тебя за то, что ты сделала на площади после скачек, — говорит она. — Это было дерзко, смело и захватывающе. Мы с папой оба благодарны тебе.

Должно быть, ее отец — покровитель общества «Кинжала».

От добрых слов Джеммы становится тепло на сердце, и я отвечаю на ее улыбку улыбкой. Тьма во мне на мгновение светлеет.

— Рада была помочь. Ты там казалась не очень-то радостной.

Джемма морщит носик:

— Не самый лучший момент в моей жизни. — А затем смеется звонким, радостным смехом. Смехом человека, которого любят. Он так заразителен, что я не могу удержаться и смеюсь вместе с ней.

* * *

— Я смотрю, тебе всё больше нравится Джемма, — говорит мне Рафаэль на следующий день, когда мы вместе идем по катакомбам. Сегодня он собрал свои темные волосы в высокий элегантный пучок, обнажив изящную шею, и надел синие одежды с серебряным узором. Мне виден лишь его профиль в тусклом свете светильника, и это нервирует меня. Создается ощущение, что темнота пытается поглотить нас целиком.

— Она не может не нравиться, — через некоторое время отвечаю я. Это признание не радует меня. Я не должна сближаться ни с кем из Элиты.

Рафаэль поворачивается ко мне с легкой улыбкой, затем снова смотрит вперед.

— Здесь туннели еще раз расходятся. Видишь? — Замолчав, он поднимает светильник, развевая мрак, и я вижу разветвляющийся перед нами путь и стены, уставленные рядами погребальных урн. Рафаэль сворачивает вправо. — Сейчас мы находимся под Площадью Двенадцати Богов — самой крупной рыночной площадью города. Если прислушаешься, то услышишь суету и шум. Это место неглубоко под землей.

Мы оба, остановившись, прислушиваемся, и действительно, постепенно я улавливаю тихие крики торговцев, предлагающих купить их добро: чулки и сладости, зубной порошок и орешки в меду. Я киваю. В последнее время я с Рафаэлем изучаю катакомбы. Оказалось, что основная часть подземных ходов соединена с лабиринтом туннелей, которые простираются гораздо дальше, чем я думала.

Мы продолжаем идти, и я запоминаю одно ответвление за другим, переплетение тихих ходов, тянущихся параллельно поверхности земли с ее шумным, суетливым миром. Я разглядываю роспись на стенах, исказившуюся от времени. Кажется, что стены сдвигаются вокруг, готовые погрести меня вместе с прахом прошлых поколений. Я совершенно точно знаю, что без помощи Рафаэля, умерла бы здесь, потерявшись в жутком лабиринте.

— Этот путь ведет к тайной двери под храмами, — сообщает Рафаэль, когда мы проходим один из туннелей. — Другой его конец приведет тебя в северный особняк Энцо. — Он кивком головы указывает на темный проход впереди. — Раньше здесь даже был туннель, проходящий прямо под Башней Инквизиторов, но он уже многие десятилетия перекрыт.

Я ничего не отвечаю на упоминание о башне, и Рафаэль замечает мой дискомфорт. Мы долгое время идем сквозь тьму молча.

Наконец мы останавливаемся у тупика. Рафаэль, едва прикасаясь, проводит пальцами по краю стены. Нащупывает маленькую выемку в камне и хорошенько толкает. Стена медленно отодвигается, и в туннель льется свет. Я жмурюсь.

— А это, — говорит Рафаэль, беря меня за руку, — мой любимый подземный коридор.