Агасфер. Том 3 - Сю Эжен Мари Жозеф - Страница 72

— Да мы-то не устали вас любить! — воскликнул кузнец, все более и более пугаясь слов и апатии господина Гарди. — Теперь настала наша очередь доказать вам свою преданность и помочь со всем усердием и бескорыстием возобновить ваше великое и благородное дело… восстановить фабрику и все остальное…

Господин Гарди грустно покачал головой.

— Повторяю, друг мой, — начал он, — что активная жизнь для меня закончена. Вы видите, что я за это время постарел на двадцать лет. У меня нет ни силы, ни охоты, ни мужества работать, как прежде. Я сделал для человечества, что мог… я уплатил свой долг… но теперь… у меня одно желание — покой… одна надежда — мир и утешение, доставляемые религией.

— Как? — спросил пораженный Агриколь. — Жизнь здесь, в угрюмом одиночестве, вы предпочитаете жизни среди нас… которые так любят вас!.. Вы думаете, что будете счастливее здесь, среди этих святош, чем на фабрике, восстановленной из руин и более процветающей, чем когда-либо?

— На свете для меня больше нет счастья! — с горечью сказал господин Гарди.

После минутного колебания Агриколь начал прерывающимся голосом:

— Вас обманывают… и самым низким образом.

— Что хотите вы этим сказать, друг мой?

— Я говорю, что у этих святош, окруживших вас, самые мрачные замыслы… Да разве вы не знаете, где находитесь?

— У добрых отцов ордена иезуитов.

— Да, у ваших смертельных врагов!

— Врагов?.. — с грустным равнодушием проговорил Гарди. — Мне нечего больше бояться врагов… Куда они могут нанести мне удар?.. Я и так весь изранен…

— Они хотят завладеть вашей частью громадного наследства! — воскликнул кузнец. — Этот план составлен с адским коварством. Дочери маршала Симон, мадемуазель де Кардовилль, вы, мой приемный брат Габриель, словом — вся ваша семья, чуть было уже не стали жертвой их интриг Уверяю вас, что у этих церковников одна цель: они хотят злоупотребить вашим доверием… Для того они и постарались завлечь вас сюда умирающего, раненого, после пожара на фабрике… Для того…

Господин Гарди прервал Агриколя.

— Вы ошибаетесь насчет этих духовных лиц… они обо мне очень заботились… А что касается мифического наследства… — с угрюмой беспечностью заметил он, — так что мне теперь, мой друг, в сокровищах земных? Мне чужды отныне заботы этой юдоли плача и стенаний! Я принес свои страдания в жертву Богу… и жду, когда Он смилуется и призовет меня к себе…

— Нет… нет… невозможно, чтобы вы так переменились! — говорил Агриколь, не веря своим ушам. — Вам ли, месье, вам ли верить в столь безотрадные истины? Вам ли, который учил нас благословлять неистощимую благость и доброту Создателя?! И мы вам верили, потому что это Бог послал нам вас…

— А теперь, когда Он меня взял от вас, я должен Ему повиноваться… Должно быть, я не делал того, что было Ему угодно… я плохо Ему служил, несмотря на добрые намерения, потому что больше думал о созданиях, чем о Создателе.

— Да как же вы могли бы лучше угодить Богу и больше почитать его? — говорил огорченный до глубины души кузнец. — Поощрять и вознаграждать труд, честность; улучшать нравы людей, укрепляя их счастье; обращаться с рабочими, как с братьями; развивать ум; знакомить их с прекрасным и великим; своим примером учить чувству равенства, братства и евангельской общности имущества… Полноте, месье, и успокойтесь, вспомнив хотя бы те ежедневные молитвы и благословения, какие за вашу доброту и заботу воссылало Богу столько людей, осчастливленных вами!

— Друг мой, зачем вспоминать прошлое? — кротко возразил господин Гарди. — Если я делал угодное Богу, Он вознаградит меня… Я не только не смею гордиться тем, что сделал, но должен пасть во прахе, потому что шел по дурному пути, вне церкви… Меня, ничтожного, слепого человека, ввела в заблуждение гордость, а между тем какие великие гении смиренно покорялись велениям церкви! Я должен искупить грехи в слезах, уединении и умерщвляя свою плоть… надеясь, что воздающий Бог простит меня однажды… И тогда мои страдания послужат хотя бы для тех, кто еще греховнее меня.

Агриколь не знал, что и отвечать. Он с немым ужасом смотрел на фабриканта. Слушая, как господин Гарди слабым голосом повторяет унылые банальности, видя его убитое лицо, он в страхе думал: с помощью какого волшебства успели эти святоши так ловко воспользоваться горем и духовным упадком несчастного и смогли спрятать его от всех, уничтожив таким образом один из самых великодушных, благородных, и просвещенных умов, отдававшихся когда-либо благу рода человеческого? Изумление кузнеца было так глубоко, что у него не хватало силы на бесплодный спор, тем более, что каждое слово вновь открывало ему бездну неизлечимого отчаяния, в которую почтенные отцы ввергли его бывшего хозяина, который, снова впав в мрачное уныние, молчал, не сводя глаз с зловещих изречений из «Подражания Христу».

Наконец Агриколь вынул из кармана письмо Адриенны, в котором заключалась теперь его последняя надежда. Он подал его господину Гарди, сказав:

— Одна из ваших родственниц… вы ее знаете, вероятно, только по имени… поручила мне… передать вам письмо.

— Зачем… мне теперь… это письмо?

— Умоляю вас… ознакомьтесь с его содержанием. Мадемуазель де Кардовилль ждет ответа… Речь идет о важных делах.

— Для меня теперь существует… только одно важное дело! — отвечал господин Гарди, поднимая к небу покрасневшие от слез глаза.

— Господин Гарди, — взволнованным голосом заговорил кузнец, — прочтите письмо… прочтите его хотя бы во имя нашей благодарности… благодарности, в которой мы воспитаем и наших детей, которые не будут иметь счастья знать вас… Да… прочтите это письмо… и если даже после этого вы не измените своего решения… ну, тогда, видно, делать нечего! Все будет кончено… для нас, бедных тружеников… Значит, мы, несчастные труженики, навек потеряли своего благодетеля, который обращался с нами, как с братьями… видел в нас друзей… подавал великодушный пример, которому рано или поздно последовали бы и другие… так что постепенно, мало-помалу, благодаря вам, освобождение пролетариев началось бы… Ну, что ж, несмотря ни на что для нас, детей народа, ваше имя навсегда останется священным, и мы будем произносить его всегда только с уважением и умилением, так как не можем помешать себе жалеть вас…

Слезы прерывали речь Агриколя и не дали ему окончить. Его волнение дошло до предела. Несмотря на мужественную энергию, свойственную его характеру, он не мог сдержать слез и воскликнул:

— Простите, простите, что я плачу, но я не могу… я оплакиваю не только себя… У меня сердце разрывается за тех хороших людей, которые долго будут горевать, узнав, что им никогда не видеть больше господина Гарди, никогда!

Волнение и тон Агриколя были так искренни, его благородное открытое лицо, орошенное слезами, выражало такую трогательную преданность, что господин Гарди впервые за дни пребывания у преподобных отцов почувствовал, как его сердце словно слегка сжалось и ожило. Ему показалось, что животворящий луч солнца прорезал ледяной мрак, в котором он так долго прозябал.

Он протянул руку кузнецу и сказал взволнованным голосом:

— Друг мой… благодарю!.. Это новое доказательство вашей преданности… эти сожаления… все они меня трогают, волнуют… но это волнение сладко… в нем нет горечи… Я чувствую, что оно мне полезно…

— Ах! — с проблеском надежды воскликнул Агриколь. — Не сдерживайтесь, послушайте голоса вашего сердца: оно подскажет вам, что вы должны устроить счастье любящих вас людей… А для вас… видеть их счастье… значит быть счастливым самому… Прочтите письмо великодушной девушки… оно, быть может, закончит то… что мне удалось начать… А если и это не поможет… тогда…

Произнося последние слова, кузнец бросил полный надежды взгляд на дверь; затем он прибавил:

— Умоляю вас, прочтите это письмо… Мадемуазель де Кардовилль просила меня подтвердить все, что в нем написано…

— Нет… нет… я не должен его читать… — с колебанием говорил господин Гарди? — К чему? Зачем будить сожаления?.. Да… правда, я очень любил вас… у меня было много планов относительно вашего будущего… Но зачем об этом думать?.. Прошлое невозвратимо…