Булатный перстень - Плещеева Дарья - Страница 107

Майков молчал.

— Как господин Vir Nobilis вел себя? — осведомился Михайлов.

— Почти не брыкался, — доложил Ефимка. — Да мы его так свинтили, что особо не побрыкаешься. У нас кузнец есть, дядя Памфил, так он, выпивши, на людей кидается, и мы уж наловчились его ловить и в узел завязывать. Ничего — сам потом благодарит.

— Это хорошо, даже отлично. Ну вот, пора вам узнать, что я решил относительно вас, сударь, — с несвойственным ему высокомерием объявил Михайлов. — Чтобы вы своими признаниями о тысяче масонов, готовых по вашему свистку встать под ружье, не перепугали государыню, я решил избавить ее величество от встречи с вами. Она дама тонкая, деликатная, ей такие потрясения вредны.

— Ишь ты! — похвалил Новиков. — Эко речисто выражаешься!

— Государыня же, коли ее не пугать, склонна к милосердию. Вы, сударь, еще не знаете — шведы недалеко от Фридрихсгама наш брандвахтенный бот взяли. Один лишь бот — команда на шлюпках ушла. И командир, шкипер Холмов, рапортовал в адмиралтейство, что подвергся нападению четырех шведских галер, был обстрелян, сам до последнего отстреливался, а потом понял, что бота не спасти, а людей — еще можно. Так что двенадцатипушечный бот со всем пороховым припасом и матросским добром достался неприятелю. Как полагаете, чем покарала государыня Холмова за измену?

Ответа не было.

— А ничем не покарала, — вместо Михайлова продолжил Новиков. — Ибо Холмов и его люди сейчас нужнее в строю, чем на берегу. Их просто отправили к Выборгу, в гребную флотилию Слизова.

— Слышите? Так что нести чушь господину Шешковскому и клеветать на офицеров, заигравшихся в эти ваши молотки, циркули и прочие лопаты, я не позволю. Они будут служить российскому флоту, а вы…

— Можете меня расстрелять, — гордо сказал Майков. — Мои братья отомстят за меня.

Тут Александра испугалась — она почуяла опасность. Этот пустынный берег словно нарочно располагал к убийству, — и ведь стрельбы никто не услышит. А Михайлов, она это чувствовала, очень желал бы пристрелить Майкова. Такого соблазна для естественного человека господин Руссо не предусмотрел…

— Змаевич, что ли? Так вот как раз Змаевичу очень долго будет не до мести. Его капитан Коковцев разжалован в матросы пожизненно, а сам он снят с судна и много чего порассказал бы, да умные люди его вразумили.

— Смешные вы, господа, — ответил Майков. — У «Нептуна» не один лишь Змаевич.

— А ваш драгоценный Vox Dei и вовсе ни слова не скажет — он в деревне сидит, чуть не под замком. Если же вдруг супруга устанет его оберегать, то тысячу имен он не назовет — ибо за тысячу сторонников шведского Густава в нашем флоте, которых он якобы сбил с пути истинного своими проповедями, его по головке не погладят, тут и у княгини Шехонской не хватит сил и денег для защиты. Довольно того, что она с перепугу забралась к нему в кабинет и пожгла все бумаги, включая географические карты. Но я о другом сказать хочу… Vir Nobilis, ты знаешь, сколько человек погибло на «Владиславе»?

Майков не ответил.

— По сведениям из адмиралтейства, двести пятьдесят семь душ, — сказал за него Новиков. — Парламентеры новость привезли. И я многих из них знал. Сколько ж ты, сволочь ты последняя, деток осиротил!

— При чем тут я?! — выкрикнул Майков.

— Это ты мне врешь? — полюбопытствовал Михайлов. — Володька, не трожь его! Это — мое дело!

— Отчего ж твое? Я тут вовсе ни при чем?! — возмутился Новиков. — И Ероха?..

— А оттого, что я служу. Оттого, что на мне — мундир! Я тут — единственный офицер. И мне решать! Он моих людей точно так же погубить мог, меня шведам сдать с потрохами! Моего «Мстиславца»! Двести пятьдесят семь человек, Майков. Вот цена того пакета, что ты с рыбаками отправил Карлу Зюдерманландскому. Двести пятьдесят семь, черт бы тебя взял… Твои, твои собственные… впиши их в свои масонские бумаги, можешь гордиться.

— А у шведов всего-то, во всей эскадре, чуть более сотни положили, — добавил Новиков. — Знаешь, Майков, мне тебя не жаль. Всякого щенка и котенка жаль, а тебя — нет. Вон, адмирала жаль — и сам в гадость впутался, и приятеля себе нашел гадкого — этого вашего Vox Dei…

— Не думал, что Грейга можно так вокруг пальца обвести, — сказал Михайлов. — Должно быть, долго Шехонской к нему в задницу без мыла заползал, всякими побрякушками старика тешил, пока в ложу втерся.

Майков тихо засмеялся.

Это был плохой смех, сильно он не понравился Александре. Словно бы Vir Nobilis знал что-то мерзкое, но для себя — утешительное.

— Хорошо еще, что из-за твоих проказ не погиб этот, как его… жалкий такой чудак… — добавил Михайлов.

— Нерецкий, — подсказал Ероха.

Александра чуть не выскочила — возмущение вскипело, как молоко в чугунке.

— Он самый. Ты ж его в ложу и затащил. Опоздай мы на десять минут — и повязал бы ты всю свою братию кровью. Этого ты желал?

— Велик Господь, — молвил чинно Ефимка и перекрестился. — Крестненький, что все мы да мы? Пусть и он скажет.

— Он скажет! — воскликнул Ероха. — Он тебе скажет про всемирное благоденствие! И про великое братство скажет, и про тайный свет пятиугольной звезды! И как служить не человеку, не монарху, не государству, а идее, тоже доложит! Плетение словес у них знатное, самому черту башку заморочат!

— Не галди, Ерофеев, — Михайлов произнес это так, что Ероха тут же замолчал.

— Да, есть высшая истина, которой вам не понять, — заговорил Майков, — и есть верность Соломонову храму, которой вам тоже не понять, и есть высшее право, которым облечены истинные адепты, и есть великое делание, коего вам не дано…

— Jus summum saepe summa malitia est, — ответил на это Новиков. — Не одни вы, Нептуновы детки, латынь в Корпусе учили. Перевести, Ефимка?

— Высшее право часто есть высшее зло! — выпалил Ероха. — Я в Корпусе по латыни четвертым в классе шел.

— Коли выбирать, кому служить, государству или прекрасной идее, так я, пожалуй, государство выберу, — сказал Новиков. — От него вреда не в пример меньше. Опять же — детки…

— Что — детки? — удивился Михайлов.

— Жить-то им в государстве, а не в идее…

Михайлов хлопнул его по плечу.

— Ни моим, ни твоим это, слава богу, не угрожает! Ну, ладно, время не терпит. Не хочу опаздывать на катер. Значит, так. Мы с Новиковым собрали деньги и в складчину купили лодку. Вот эту. Я ее знаю, это лодка Кекконена, я с ним на рыбалку ходил. Лодка справная, вот и Новиков подтвердит.

— Да, — сказал Новиков. — Грех что дурное про нее брякнуть. Господин Vir Nobilis, за все уплачено, все приготовлено. Парус, весла, анкерок с водой, мешок с сухарями и фонарь. Извольте принять.

— Михайлов, ты взбесился? — встревожился Майков. — Какая лодка?

— Вот эта. Только что ее от Кекконена принял. Слушай, — Михайлов говорил негромко, но весомо, — я решил выгнать тебя из России к чертям собачьим. Новиков не возражает, а Ерофеев — так даже радуется. Ты ему в подвале до смерти надоел. Ты больше не наденешь нашего флотского мундира и не прицепишь нашего кортика. Вот лодка, а вон там — твоя любезная Швеция. Обходиться с парусом тебя еще в Корпусе учили. Дойдешь до Стокгольма — твое счастье. Нет — кланяйся Нептуну. Тому, подводному.

— А если я не захочу?

— Значит, в плаванье отправится твой труп, долбать мой сизый череп! — и Ероха в подтверждение, что это не шутка, достал пистолет. — Михайлов с Новиковым добры чересчур, ты для них все еще заблудший собрат… а для меня ты — дерьма куча! Ты флот поганишь, тебя поганой метлой за борт, понял?

— Чья бы корова мычала, — усмехнулся Майков.

— Это мой флот! Мой! Пусть я сволочь последняя, крест пропил, но за флот — убью и не запнусь. Полезай в лодку!

— Будет тебе вопить, — Усов похлопал Ероху по плечу. — Сейчас он отчалит.

Вдруг Майков оттолкнул Усова и кинулся бежать. За ним сразу погнался Ероха, настиг, ткнул кулаком в спину, и Майков на бегу, пролетев вперед, растянулся, вспахав носом влажный песок. Тут же Ероха оказался у него на спине, заломил ему руку, и все это — молча.